БОЛЬШОЙ
Шли около двух часов, пробираясь то напрямик через чашу, то желтыми от лютиков полянами, то глухими, прелыми балками, скользя на многолетних завалах гнилого валежника. Наконец, предупредив Тимку, чтобы ступал след в след, дядька Григорий повел его незримой для постороннего глаза тропинкой, вправо и влево от которой, затянутая зеленой ряской, лежала в зыбких островках камышей трясина.
За болотом опять начинался лес, едва ступив под прикрытие которого дядька Григорий и Тимка были остановлены окриком:
— Стой! Кто идет?
— Выборг! — ответил дядька Григорий.
— Проходи, — сказали из гущи тальника впереди. Навстречу вышел боец в гимнастерке, галифе, с винтовкой.
— Пусть малый подождет здесь, — сказал ему дядька Григорий. — Я доложу.
Боец кивнул, разглядывая Тимку:
— Ладно…
Дядька Григорий не оглядываясь ушел дальше. Тимка от нечего делать переступил с ноги на ногу.
— Сядь здесь, — показал ему красноармеец на пенек в стороне, — чтоб я тебя видел.
Тимка не стал перечить, присел. Эта строгость ему нравилась.
Боец опять отшагнул к тальнику и, невидимый со стороны, продолжал наблюдать за тропинкой через болото, время от времени поглядывая на Тимку. Ждать пришлось минут десять.
Снова появился дядька Григорий и показал Тимке головой:
— Идем.
Метров через двести опять увидели часового. Это был гражданский, но зато с автоматом.
Вышли на небольшую поляну, с правой стороны которой пылал костер и дымилось ведро на перекладине. Несколько человек с оружием — кто сидел, кто лежал возле костра.
Дядька Григорий повел Тимку прямо, где под двумя липами была, судя по всему, недавно вырытая землянка и опять стоял часовой.
Ничего не сказав ему, дядька Григорий провел Тимку вниз по ступеням.
На дощатом столе посреди землянки горела семилинейка. Два топчана — направо и налево от входа — были застланы байковыми одеялами. В углу, прикладами в землю, стояло несколько винтовок и автомат.