Над городом плыл странный далекий гул.
— Началось! — прошептал старик. Лицо у него как земля.
Наши сбились в кучу на террасе, прислушиваясь.
— По-моему, запереть ворота и отстреливаться, — волнуется Фетисов. — Стройка крепкая, патронов много — отсидимся.
— Сколько в городе народу, старик?
— Восемьдесят тысяцких выбирает Андижан. Да из кишлаков к ночи народ пришел. И с Алая киргизы…
— Не отобьемся: задавят!
— Через сады из города — в горы!
— А в горах что? Ты слышал? Одновременно во всем Туркестане…
— Поделом, — со злостью говорит Жорж. — Так здешней сволочи и надо. Все-таки чище станет.
— То есть как? — вскипает Фетисов. — Вы за бунт?
— За бунт, конечно! — кричит Жорж ему в лицо, взблескивая очками и хватая меня за рукав. — И он за бунт, и всякий честный, настоящий человек за бунт! Довели народ… твердая власть, строгое соблюдение закона… Сволочь…
— Ну, за такие слова, — цедит Фетисов, засовывая в карманы руки, — знаете вы, коллега: уголовная ответственность…
— Бросьте, с ума сошли, — стонет Басов, — тут каждая минута дорога… Решайте же!
— Да что, собственно, решать? За воскрешение султана Бабура драться мы, конечно, не можем. Ждать, пока за нашими головами придут, — тоже не приходится. Надо попробовать вырваться из капкана, пока нас не заставили защищаться.
Гул нарастает.
Далеко-далеко затрещали выстрелы…
— В седла!..
— Храни тебя Аллах! Удачи на походе и в бою… моими молитвами, таксыр… — припадает к плечу старик. В руке у него мултук, за поясом старый дедовский клынч.
Мы выезжаем на улицу. Вправо или влево? Берем влево — наудачу. Поднимаем в галоп. Пыль…