— Право же, не знаю, Салла-джан! Смотри, вон и тура Джорджа записывает… Будет он записывать, что знает? Доказывай, пожалуйста, дальше.
Саллаэддин умягчается.
— Сам ответ дашь: только подумай мало-мало хорошенько. Что бывает, когда дурной человек умирает?
— Да то же, что с хорошим после смерти: запах плохой, а потом черви.
— Э, опять ты нарочно говоришь! Хороший умирает — ничего не бывает; дурной умирает — тень от него остается: джинн! — наставительно говорит Салла. — И теням таким приказ от бога навсегда ходить около того места, где жил, пока не помер. А если кто очень не у своего места умер, далеко идти — тому ходить около кладбища, где похоронен. И как здесь был целый город людей нечестивых — огнепоклонников, Оташ-нараст, которых истребил Искандер, — ты думаешь, тут мало джиннов?
— Да ведь мы с тобою уже столковались, что никакого города тут не было.
— Не было?
— Не было!
Салла сплюнул заложенный за щеку табак.
— Вот тебя ударит джинн, перебьет руку, тогда узнаешь, как не было города.
— Почему меня? А тебя не ударит?
— Меня не ударит, — убежденно отвечает Салла и указывает на талисман, айкали, подвешенный браслетом к правой руке.
— Так чего же ты тогда хлопочешь? — поднимает брови Жорж.
Салла не нашелся: молчит. Мы дружно хохочем: конец спору.
От смеха нашего в бешенство приходит Саллаэддин:
— Ты — так! Так я теперь говорю — накрепко, без спору: нечисто место — есть и джинны и гули-явони.
— И гули-явони?
— И Аждахор! — кричит Салла. — И царь змеиный! И рука у тебя отсохнет!..
Кончает дело Жорж простейшим соображением: провианту во вьюках — лепешек и урюку, с Мачи еще, — не больше как на день хватит; дичи в этих местах нет. Стало быть…
Стало быть, об Искандер-куле вопрос отпадает сам собой: для карантина надо искать другое место — в каком-нибудь маленьком, затерянном в горах кишлаке, в стороне от проезжих путей, поскольку совсем обойтись без людей, по причинам интендантского характера, мы не можем.