Дорохова не отвечала, смотрела на него широко открытыми глазами, потом, взяв себя в руки, заговорила:
— Не знаю. Он очень сложный человек. Он ни с кем не делится своими мыслями. В последнее время он ходил мрачный. У него военная травма. На нервной почве. Он иногда вспоминает лагерь, и тогда я не смею с ним заговаривать. Не знаю…
— Были ли у него раньше мысли о самоубийстве?
Дорохова быстро взглянула на капитана и опустила глаза.
— Не знаю… — ответила она торопливо, — раз он действительно пробовал повеситься в ванной. Я тогда случайно вошла и не дала ему этого сделать… — Она покраснела, взглянула на капитана и опустила глаза. — Ничего больше не могу сказать.
— Хорошо, я не настаиваю. Сейчас напишу протокол, вы подпишете.
Пока в комнате скрипело перо, Дорохова сидела совершенно безмолвно. Потом, подписав протокол, спросила:
— Я могу взять вещи?
— Нет, — сказал капитан. — Следствие еще не кончено.
— Вы мне скажете, когда оно кончится?
— Разумеется.
Дорохова пошла к двери.
В шесть часов Луганов и Миронов встретились у машины; через минуту подошел Скворецкий, ведя за руку мальчика.
— С кем незнаком, Валерий? — спросил он у мальчика. — Это Василий Николаевич, ты его знаешь. А вот это майор Миронов, Андрей Иванович.
Валерку посадили на почетное место рядом с водителем, и тот сразу нашел общий язык с мальчиком. Всю дорогу они разговаривали о марках автомобилей.
Машина с трудом пробиралась в вечернем автомобильном потоке. Скворецкий вполголоса говорил товарищам:
— Хочу кое-что проверить. Давно это не дает мне покоя. Когда будем возвращаться, напомните, пожалуйста.
— К мальчику имеет отношение? — спросил Миронов.
— Самое прямое.
Наконец они вырвались на шоссе. Бетонная лента дороги все быстрее летела под колесами. Полковник рассказывал о боях, которые шли в этих местах.