— Что?
— Горстку соли прошу, дайте великодушно. — Он нищенски и добровольно унижался.
Никогда не любил Иван Кириллович прятать на допросах свой взгляд на веши. Тяжеловатый и ленивый в движениях, он был приветлив с людьми, зная, что страх редко рождает правду. Но если кто-либо вызывал в нем чувство брезгливости, он не скрывал этого.
— Выйдите к моей машине. Я прикажу адъютанту, он даст… — отчетливо произнес он, глядя на колючие желтые усы старика. — Кстати, скажите, не помните ли вы, как в январе 1919 года вы, каппелевцы, отступали по временному мосту через реку Иркут?
Держась за ручку двери. Ордынцев прислушался к вопросу, улавливая за ним что-то опасное для себя, как слышит недоброе в вое ветра голодный зимний волк. Он ничего не мог припомнить особо порочащего его в ночь перехода через Иркут. Да, они, помнится, грабили — свои же не пустили их в город. Да, помнится, расстреляли каких-то ремонтных рабочих, когда проходили в обход у взорванного моста…
— Простите, не припоминаю.
— Хорошо. Идите.
Ватагин-то помнил. Он хорошо помнил, как в Иркутске их загнали на запасный путь рядом со взорванным мостом. Там и зазимовали шестьдесят котельщиков с семьями. И осталась навсегда зарубкой в душе та последняя ночь, когда уходили пьяные каппелевские арьергарды, и тех, кого застигли в теплушках, вывели на высокий берег и расстреляли. В ту ночь убили отца Ватагина и старшего брата. Тогда Ватагин вступил в партию, стал коммунистом.
Через полчаса, подходя к своей машине, Ватагин постарался не заметить кулечек соли в руках Ордынцева. Молча уселся. Шустов давно таким не видел полковника.
— Покажи-ка альбом господину Ордынцеву…
Он, можно сказать, даже и не глядел на то, как дрожащими руками старик листал альбом, разглядывал свою стародавнюю ярославскую молодость, круг родной семьи, забытые лица знакомых архиереев, прокуроров, полицмейстеров. Когда же дошло дело до балканского мужчины в семи его вариантах, полковник только кратко осведомился:
— Леонтович?
— Ничего общего, — ответил Ордынцев.
— А этот?
— Ничего похожего.
— А этот?
— Вы мне показываете одного и того же, но это не Леонтович. Я не знаю такого человека.
— Что же ты, езжай, — заметил Ватагин совершенно остолбеневшему Шустову.
И пока тот отбирал у старого инвалида плюшевый альбом, полковник добавил шутливо:
— Вот что: закрой свою контору частного сыска. Или мне придется переменить адъютанта.