Остриков пользовался здесь известным доверием. Предполагалось передать ему формирование частей из русских военнопленных для борьбы с партизанами.
Бывший майор держался уверенно. В его поведении не было ни следа приниженности, обычной у предателей, вращавшихся в кругу фашистских офицеров. И почему-то эта манера Острикова импонировала Плечке. Своеобразная дружба связывала этих людей. Хауптманн подшучивал над тем, что Острикову совершенно не дается немецкий язык. Он усвоил лишь десятка два слов, которые произносил с ужасающим акцентом.
Трое мужчин сидели у письменного стола в свете зеленой настольной лампы. На круглом столике стояли бутылки. Плечке и Остриков, видимо, изрядно выпили. Невысокий, скуластый, с длинным хрящеватым носом, Остриков бросил на Наталью Даниловну наглый взгляд. Третьим был штандартенфюрер Оке.
«Палач, предатель и теоретик палачества и предательства», — подумала Наталья Даниловна, прислушиваясь к разговору.
Плечке жаловался на берлинских чиновников, часто упоминая имя фон Шлейница:
— Они не верят там моим материалам, не верят в опасность нового вооружения русских. В первой мировой войне тупицы — технические советники при штабах — тоже не поверили сведениям о конструировании английских танков, пока в сражении при Камбре эти машины не толкнули их в зад. Один из дураков-экспертов потом застрелился.
— Ну, фон Шлейниц не дурак — он не застрелится! С его-то деньгами! — вставил Оке.
— Они говорят, — продолжал Плечке, — что я «теоретик», что даю разведчикам не задания, а трактаты. Невежды! Когда пророк Моисей посылал двенадцать сородичей посмотреть обетованную страну, он не ограничился топографическим заданием, а приказал разведчикам посмотреть, как живут люди, много ли их, сильны ли и каковы их земли.
— Ну, так он же был не ариец, — опять коротко вставил Оке и налил в стакан водки, — а хитрый семит!
Остриков вдруг захохотал, подняв кверху нос. Кажется, он был уже пьян.
— Чему вы смеетесь? — неожиданно спросил Плечке, внимательно взглянув на Острикова.
Сколько бы хауптманн ни выпил, он не терял способности наблюдать за окружающим.
— Я понял, что вы упомянули Моисея, и в сочетании со словом «топография» это показалось мне смешным.
— До вас поздно доходят мои остроты! — буркнул Плечке.
— Если бы Моисей дожил до этих дней, вы бы упрятали его за проволоку, а потом… — Остриков щелкнул зажигалкой и поднес к огоньку лоскуток бумаги, затем аккуратно развеял пепел.
Этот жест мог бы показаться страшным по своему холодному цинизму. Мог бы показаться… Но внимание Натальи Даниловны было приковано к другому. На одно мгновение ей почудилось, что Остриков понимает по-немецки и скрывает это: он засмеялся после реплики Окса. Это и насторожило Плечке.
Наталью Даниловну отпустили; в переводе разговора не было нужды. Она постояла несколько минут на крыльце. Ночь была темная, тускло мерцал снег. Стояла глубокая тишина, словно вокруг не было ничего живого. Никогда не бывало таких безмолвных ночей в русской деревне. Не пели петухи, не мычали коровы. Даже в заселенной части, за тремя рядами колючей проволоки, ни проблеска света, ни звука.
Она услышала, как дверь сзади нее открылась. Прошел, тихо звякая шпорами, Остриков. Он не видел ее. Она двинулась за ним, сделала несколько шагов и остановилась. Негромкий разговор послышался ей неподалеку — там, где стояла грузовая машина и около нее часовой.
Кто-то проговорил негромко:
— Да тут неловко говорить, вон попка торчит на посту.
ebooksa