Старик положил ложку и для себя. Но к еде не притронулся. Достав из-за голенища полуметровую черную трубку, он не спеша раскурил ее и, окутанный сизым дымом, глубоко задумался.
— Обидно это, очень обидно… — словно продолжая давно начатую беседу, промолвил бача и вздохнул так тяжело, будто в душе его были собраны все человеческие скорби и страдания. — Сколько тюрем прошел человек, сколько потрудился, а светлого дня не дождался!
Гриша понял, что бача говорит о Яне Коваче.
Трубка дымилась. Струйка дыма, обволакивая руку и лицо его, уходила вверх вместе с тяжелыми думами. Мудрые темно-серые глаза бачи смотрели из-под колючих за рослей бровей куда-то далеко-далеко. Казалось, взор этот обнимает землю и видит все, что делается на ней.
— Тише, хлопцы! — Старик поднял руку. — Кто-то идет на гору. Не бойтесь — один, и небольшой ростом.
— Это он по шагам узнает, — шепнул Ёжо, зачарованно глядя на бачу.
Залаял пес.
— Спрячьтесь за салашом, — сказал бача и, когда гости скрылись, подбросил хворосту в костер.
Гриша и Ёжо присели между двумя березами, росшими за шалашом. Ярко вспыхнувший костер осветил склоны горы, и стало отчетливо видно мелькающее вдали белое платье.
— Опять Божка! — прошептал Ёжо и пояснил: — Сестра моя.
— За тобой?
— Откуда ей знать, что я тут!
— Что-то случилось в деревне?..
— Не в деревне, — возразил Ёжо, — она в Старых Горах живет. Это местечко, от нас три километра. Тут через речку рукой подать. Только очень крутые склоны. Да она у нас как коза…
— Хлопцы, тихо! — предупредил бача и подозвал пса.
Божена вприпрыжку подлетела к огню и заглянула в шалаш.
— Вы одни?
— Один.
— Никого-никого?.. — Божена нетерпеливо переступала с ноги на ногу. — Дедушка Франтишек! Уже все знают, что парашютисты пошли сюда, к вам. Вся полиция на ногах. Скоро будут здесь. Я их обогнала. Они через село, а я…
— Да погоди ты! Строчишь, как швейная машина. Расскажи все толком.