— Не возвращался. В тот день я долго здесь оставалась. Ушел и больше не был.
— Он при вас уходил? Сумки при нем были? Помните?
— Были.
— Две? Одна?
Горничная подумала.
— Две сумки.
Ночная съемка происходила в боковой части медресе, рядом со входом.
На двухметровой высоте над полом были проложены доски, по ним ступал артист, игравший мальчика. Внизу толпились работники съемочной группы. Чувствовалась нервозность. Снимать собирались с тележки снизу вверх — с видом на затейливый орнамент в нише под потолком.
Денисов огляделся: Туйчиева нигде не было.
— Я подаю реплику за калифа, — режиссер-постановщик, бородатый, русый, в наброшенном на плечи тулупе, в волчьей шапке, напоминал помора. — Внимание! «Слоненок придет к тебе домой этой ночью! Только не закрывай калитку! И не проспи! Слышишь, мальчик?»
Здесь же стояла директор картины Салтыкова, осанистая, крупная блондинка; Денисов узнал ее по описанию Туйчиева.
— Передайте, пожалуйста, директору, — Денисов протянул визитную карточку одному из рабочих, стоявшему у входа.
— Момент…
Денисов отошел во двор — мощеный, пустой, огражденный высокими стенами. В стенах помещались когда-то кельи учащихся медресе.
По двору гулял ветер. Над одной из башенок вверху белел месяц, плоский, похожий на стертый гривенник.
Вскоре подошла Салтыкова.
— Вы Денисов? Я директор картины.
Вечер был холодным. На Салтыковой была плоская меховая шапочка, брюки, крупной вязки свитер. Сверху наброшена еще меховая куртка.
— Как ужасно то, что произошло! Мы здесь сидим… — Она заговорила быстро, искренне: — Ничего не знаем, кроме своего кино! Как все случилось?
Денисов коротко повторил то, что Салтыкова знала; остальное до раскрытия преступления составляло следственную тайну.