Встреча с неведомым (дилогия)

22
18
20
22
24
26
28
30

— Что же тебя интересует?

— Ну… геотермика, вулканология. Прикрепите меня к Иннокентию Трифоновичу… Раз уж надо человека прикреплять…

После этого мы минут пять молча смотрели друг на друга. Я неожиданно вспомнил, как Женя еще мальчишкой (а я был совсем маленький) приходил к нам и бабушка пекла для него его любимые блинчики с клубничным вареньем. Женя не простил матери, что она вышла замуж за врага отца, и был очень одинок дома. Поэтому он и приходил к нам — за душевным теплом. Должно быть, Женя тоже это вспомнил. Глаза его потеплели.

— Видишь ли, Николай, — начал он нерешительно, — мне самому будет нужен энергичный, развитой, добросовестный лаборант, на которого я мог бы положиться. Нам предстоит большая работа по ГСЗ… Ты слышал, с чем это едят?

— Знаю. Глубинное сейсмическое зондирование. Ангелина Ефимовна все просила разрешения включить его в план работы обсерватории.

— Ну вот, а теперь ГСЗ уже в плане. Ты, наверно, знаешь, что вся планета покрыта сетью мощных и глубоких трещин: молодых, зрелых, древних. Глубинные разломы на Земле — следствие очень сложных, пока еще загадочных планетарных процессов. Сегодня закладываются первые камни в фундамент новой науки, науки близкого будущего, планетологии. Плато, на котором мы живем, окружено глубинными разломами. По моим предположениям— а когда я здесь работал пять лет назад, я провел в этом направлении большие изыскания средствами геофизики, — глубина этих разломов четыреста, шестьсот и даже девятьсот километров. Представляешь? Я должен это проверить теперь. Будешь мне помогать? Я же вижу… Только ты один, может, еще Лиза… меня не ненавидите.

Женя смотрел мне прямо в глаза, не мигая. Я невольно отвел взгляд.

— А зачем вы хотите ученых низвести до уровня автоматов? — пробормотал я. — Вы же вот вели самостоятельные научные изыскания. И сейчас ведете… Для этого и приехали. Да и тема по существу одна, почему же вам не объединиться с ними?

Женя задумчиво поскреб подбородок.

— Видишь ли, Николай… Когда меня направляли сюда директором, один академик напомнил мне, что обсерватория— это фабрика данных, а задача сотрудников…

— Я уже слышал это на собрании: «Следить, чтобы приборы непрерывно работали» и так далее. Хорош ваш академик — себя небось считает гением. Он-то будет выводы делать, теории создавать…

Я разгорячился, щекам стало жарко. Женя смотрел на меня с холодным любопытством.

— Знаете, Женя, чего вы как директор обсерватории не должны никогда забывать: люди, что здесь работают, пришли сюда не из-за денег и научных степеней, а ради науки. Ни вам, ни этому академику не удастся превратить их в простых регистраторов физических явлений.

— Ты еще многого не понимаешь, — неохотно выдавил из себя Женя. — Не хочется тебя разочаровывать… Так вот: мы с тобой договорились. Будем работать по ГСЗ. Это как раз тебя интересует. Да… Я обещал начальнику рудника в Черкасском выступить у них в клубе. Рассказать рабочим о нашей обсерватории. Отправимся на лыжах. Валя, ты и я. Все старые работники.

— Я ведь не научный работник.

— Там будет в основном молодежь. Расскажешь, как в двенадцать лет пришел сюда. О приключении со снежной ловушкой… Им будет интересно.

В Черкасское мы отправились в воскресенье утром, сразу после завтрака. С нами пошли Марк и Лиза.

Мы спустились на лыжах по занесенной глубокими снегами пологой седловине и очутились в белой и сумрачной тайге. Было очень тихо, отчетливо выделялся каждый звук: зацокала белка на лиственнице, упал с ветви ком снега, крикнула птица, хрустнул валежник под лапами зверька. Мы пошли гуськом. Первым Женя. Бурелом, колючий кустарник, подрост, какие-то пни… Прежде не было пней… Потом прошли мимо вырубок — оголенная земля. Натянутость, неловкость сковала всех. Только Марк насвистывал, как ни в чем не бывало. Пожалел, что не взял с собой магнитофона. «В самый бы раз записать крик полярной совы!» Сначала я шел за Женей, потом отстал и теперь шел последним. Впереди меня, легко отталкиваясь палками, скользила Лиза. Она была в синем пуховом костюме с вязаными шерстяным воротником и манжетами и вязаной белой шапочке. Иногда Лиза оборачивалась и радостно улыбалась мне. Очень красила ее улыбка, просто преображала смуглое, живое лицо. Лиза была очень впечатлительная и быстро краснела и бледнела. В ней чувствовалась сила, но она была скрыта за непобедимой застенчивостью и девичьей угловатостью. По-моему, главная ее привлекательность заключалась в том, будто она знала что-то особенное. Знала, чему она радуется в этом загадочном мире.

Когда я смотрел на Лизу, сердце мое невольно сжималось от тревоги — от страха ее потерять. Я любил дочь Абакумова. Любил с первого дня, когда встретил на Абакумовской заимке. Но прежде я любил как-то спокойно, считая себя недостаточно взрослым, чтобы принять ответственность за любовь, предложить ей стать моей женой. Все успеется, считал я, все придет в свое время.

Все мгновенно изменилось с приездом Жени. Холодный и уравновешенный, он преобразился, встретив Лизу. Теперь он гневался, узнав, что Лиза — дочь Абакумова. Гневался на самого себя. Но сколько могло продлиться это состояние. Если он действительно полюбит, то примирится с тем, что она дочь ненавистного ему человека, и попытается добиться ответной любви. О, как я боялся этого!