И тут произошло неожиданное. Князев медленно опустил руку и, еще раз пристально взглянув на Рудова, жестом показал, что хочет что-то написать. Я поспешно протянул ему бумагу и карандаш, ничего не понимая: ведь я десятки раз повторял Князеву эту же фразу и она не производила на него никакого впечатления.
Князев что-то написал и протянул бумагу Рудову.
— Прошу оставить нас вдвоем, — попросил меня Рудов. Увидев мое недоуменное лицо, он молча дал мне записку.
“Буду давать показания только Рудову”, — было нацарапано корявым почерком.
Я встал, молча вышел из кабинета.
“Интересно получилось, — подумал я. — Бился, бился, и нате. А Рудов хорош: пришел, увидел — расколол! Будет теперь разговоров”.
Впопыхах я забыл сигареты, но возвращаться в кабинет мне не хотелось.
— Дай-ка закурить, — обратился я к проходящему мимо Шуйдину, совсем забыв, что он некурящий.
Шуйдин молча развел руками.
— Ты что, тоже немой?! — не сдержавшись, заорал я на весь коридор.
— Валерьянки выпей, — спокойно пробасил Шуйдин. И пошел дальше.
Минут через сорок я все же не вытерпел и постучался в свой собственный кабинет. Князева уже увели. Рудов по-прежнему сидел на моем кресле и задумчиво смотрел в окно.
— Ну? — не вытерпел я. — Что удалось узнать, Яков Тимофеевич?
Рудов молча протянул мне протокол допроса. На чистом листе бумаги была написана всего одна фраза: “Я не виновен” — и стояла размашистая подпись Князева.
— Что это значит? — Я с удивлением уставился на прокурора.
— А то, — спокойно ответил Рудов, отбирая у меня листок бумаги, — что Князева придется из-под стражи освободить.
— Как — освободить? Что за глупые шутки!
— Я вовсе не шучу. — Рудов строго посмотрел на меня.
— Вы что, действительно считаете, что он не виновен? А улики?
— Против Горбушина у вас тоже были улики, не так ли? — спокойно возразил Рудов.