— Ваше дело Пока мы не имеем права настаивать, — “мы” и “пока” прозвучали явно подчеркнуто, и Харди тотчас же это учел, — но мне бы хотелось встретиться с вами, не откладывая. Встреча может быть интересной и для нас, и для вас.
Майк, не очень довольный своими делами в фирме, оживился. Неожиданный разговор что-то обещал.
— Где и когда? — спросил он.
— Скажем, завтра. Позавтракаем вместе в двенадцать.
— Невозможно, — вздохнул Харди, — завтраки доставляют нам из бара “Думсдей”. Шеф не любит, чтобы мы покидали лаборатории.
— Плюньте на вашего шефа. До завтрака он будет уволен.
— Не понимаю…
— Поймете. Вы любите французскую кухню?
— Люблю, — растерянно откликнулся Майк, — но…
— Включите экран.
На экране возник холеный седоватый джентльмен с модными в этот сезон викторианскими бачками.
— В двенадцать в Сохо, — сказал он. — У Жюля Леметра. Третий стол у окна.
Экран погас.
Майк встал и прошелся по комнате, нервно потирая руки. Предстоявшая встреча с “Хаус Оушен-компани” взволновала бы каждого. Ведь само название это было производным от слова “Хаус” — “Дом” с большой буквы, — седьмого чуда света в последние десятилетия двадцатого века. До рождения Дома таких чудес было шесть. Тоннель под Ламаншем, накрепко привязавший Британию к континенту, и пластмассовый мост через Каспийское море, соединивший Баку с Красноводском; пятикилометровая вонзившаяся в небо игла — парижская телебашня, сменившая старенькую игрушку Эйфеля, и свободно плавающий остров курорт Майями Флай-айленд; международный космопорт на Луне и постоянно действующая советская автоматическая беспилотная станция на Венере. Дом был седьмым. Седьмым чудом уходившего века, воздвигнутым инженерным гением Доминика Лабарда всего за шесть лет до начала третьего тысячелетия живущего по григорианскому календарю человечества.
Майк знал о Доме все или почти все, о чем буквально вопили мировая печать и радио, видел Дом на кино- и телеэкранах, на рекламных плакатах и журнальных фото. Двухкилометровой высоты, полтора километра в диаметре поперечного сечения, он походил на гигантский волчок, поставленный на крохотном островке-рифе в Атлантическом океане этаким космическим Гулливером, сошедшим со звезд к земным лилипутам. “Волчок” вращался, не прекращая движения ни днем, ни ночью, и, говорили, именно это и обеспечивало ему устойчивость и недоступность для ветров и бурь. Построенный за пределами американских территориальных вод, этот дом-город в 450 этажей, с трехмиллионным населением и собственной индустрией был не государственным, не национальным, а частным владением, личной собственностью миллиардеров Грэгга и Хенесси, контролирующих две крупнейшие и перспективнейшие отрасли американской промышленности — электронную и автотранспортную на воздушных подушках, вытеснившую к концу века почти все виды морского и сухопутного транспорта.
Создание Дома было ответом на предсказания ученых о демографическом взрыве, который якобы вот-вот последует. Так, по мнению строителей дома, могла быть освобождена земля от перенаселяющих ее городов. А города росли и укрупнялись, образуя могучие агломерации, связавшие десятки городов-карликов в единый гигант Мегалополис. С восточным Мегалополисом, объединившим добрую сотню городов от Бостона до Балтиморы, был связан и Дом пуповиной-тюбом, ежедневно выбрасывающим с гиперзвуковой скоростью вагоны-поезда на центральных вокзалах Нью-Йорка и Вашингтона.
Майк знал и больше — ведь рекламные проспекты “Хаус Оушен-компани” распространялись по всему миру, — он даже представить себе не мог, чем он, Майк Харди, безвестный конструктор фирмы “Притчардс и Притчардс”, никогда не сообщавшей, кто является автором запатентованных ею электронных новинок, чем мог он заинтересовать создателей уникального технического феномена. Может быть, слухи об идейке, терзавшей его два с половиной месяца, все же дошли до их ушей — ведь он мог сболтнуть кое-что кое-кому в часы ресто-ранно-клубных идиллий.
Все выяснилось на другой день в двенадцать часов в ресторане Леметра за столиком у окна, выходившего на такую же, как и вчера, дождливую лондонскую муть, в которой внизу мелькали мокрые туфли и туфельки, а наверху — черные и цветные зонты. Моды, как заяц, петляя и путаясь, возвращались на следы тридцатилетней давности.
Навстречу поднялся холеный псевдовикторианец с поседевшими бачками.
— Стрэнг, — назвал он себя. — Завтрак я уже заказал по своему вкусу.
ebooksa