Маленький Онищенко затянул лямки спасательного рюкзака, лицом к затылку Славы приторочили Бориса Романова. Осторожно раскручивают лебедку. Упершись в стену расставленными циркулем ногами, пошел первым Онищенко. Кавуненко, перевесившись над краем, отсчитывает метры. Только бы хватило троса. Не зависли бы. Нет, тютелька в тютельку, даже с запасцем.
И нельзя спешить. А надо. И пора бы подкинуть в организм больших калорий в смысле икорки, шоколада, ветчинки. Да нельзя! На весь высококалорийный харч пришлось наложить табу: только пострадавшим! И со всех сторон нахально слепят снежинки, а на самой стене ни снежинки, значит, и воды ни капли. Спасибо все тому же худышке Эрику. Пока перебазируют ребят на следующее “плечо” подвесной дороги, он встал и выстаивал на каком-то приступчике, стоял и по капельке набирал сочившуюся из расщелины воду. Терпелив же ты, Эрик! Наполнил-таки флягу. “Первую — лежачим”. И снова встал у расщелины. “Эту можно и спасателям”. Нацедил по крышечке от фляги. А что значит такой вот наперсток для твоей пересохшей глотки: в горах пьешь взахлеб, и с потом сколько влаги теряешь, и детериорация — обезвоживание организма опять же.
Так создаются горы.
Эрик накачивает примус. Из ложки осетровой икры сочинил супец. “Ничего более противного не едал за всю свою жизнь, — честно признался Кавуненко, — даже хорошо, что так мало”.
И снова демонтируй пройденный участок, снимай трос, прокладывай дальше. Устал. Иногда кажется, что нет ничего от тебя и ты глядишь на себя на самого откуда-то со стороны. Прислонишься лбом к холоду камня, не давай закрыться глазам (заснешь ведь) и давай снова двигай, мужик! И заняты по горло: крюки — забивка — перевеска — троса — лягушки. Заняты, а горы напоминают, где ты и что ты такое перед ними. На твоих глазах созидался мир. Была гора — и нет горы. Срезало целый отрог. На место гребня — свежий скол цвета ветчины.
Последний метр стены.
И последним, подобно покидающему корабль капитану, Кавуненко. Из лазающего становишься ходящим. Вот и ты, земля: жирная, устойчивая, надежная, лоснишься от пота, разве и ты с нами работала? Мы работали. Мы и землетрясение.
“Землетрясение” — слово относительно молодое. Летописец давнего века выводил гусиным пером: “И бысть в лето Трус (землетрясение) велик”. Нынешний словарь Сергея Ивановича Ожегова дает иную этимологию: “Трус — человек, легко поддающийся чувству страха”. Но в Домбае, как мы уже узнали, бысть “трус велик”, и не бысть ни единого труса.
Товарищ неизвестный мой
С корой сожженных губ
Придет на кручи, как домой. Сжимая ледоруб.
Николай Тихонов
Ветер свистел в ушах. Все еще свистел, хотя ты сошел с гор и ты шел по своему спартаковскому лагерю и думал, что не видел еще ничего подобного этой траве и не шел по дорожкам, по газонам шел, и еще думал, что только три дня, как ушел отсюда, а будто вечность, как это было. И когда сидел еще там, на гранитном приступчике, и когда на льду сидел, отчетливо представлял себе, как вытягиваешься во весь рост в постели и погружаешься на дно невиданных цветных снов и будешь спать и спишь сколько влезет.
Так он и сделает. Толково это все: и конка, и простыня, и спанье.
Почему же тогда не спишь, чудак? Ведь теперь можно. За все дни. За все ночи. Потому не спится, и все тут!
В инструкторской корпел над книгой приказов малый с красной повязкой “Деж.”.
— Вам, собственно, кого, товарищ?
— Мне бы из команды мастеров “Спартака” кого.
— Часом должны быть. Спустятся вот-вот. Первым ожидается Кавуненко.
— Ну, этот по времени должен уже быть. Дежурный по лагерю полистал тетрадь:
ebooksa