— А ты, парень, я погляжу, того, — Сердюк усмехнулся, — шустрый.
Игорь многозначительно подмигнул.
— Я, брат, не только шустрый. Я еще и деловой. И всю Москву знаю. Где чего — будь спокоен.
Доверительный и залихватский тон его, видимо, понравился Сердюку. Он огляделся и презрительно заметил:
— Художник тоже мне. Они, говорят, тыщи гребут. А этот… с хлеба на квас. Вот сегодня я был у одного… — Он вдруг запнулся и не очень естественно воскликнул, решив, видно, перевести разговор на другую тему: — А рож он нарисовал до черта! И сколько же за это ему отвалится?
— Чужие рублики считаю, когда они моими становятся, — засмеялся Игорь, тоном, однако, давая понять, что речь тут идет вовсе не о воровстве, и, в свою очередь, спросил: — А где ж это ты был сегодня, чего темнишь?
Но Сердюка не так-то просто было вызвать на откровенность. Улыбка вдруг стерлась с его узкого лица, он остро взглянул на Откаленко и отрезал:
— Где был, там меня нет.
— Но обстановочка понравилась?
— Будь здоров, — рассеянно ответил Сердюк, что-то обдумывая про себя. — Ас виду человек совсем незаметный.
«Неужели ограбил кого-то? — подумал Игорь. — Его надо брать сегодня же. Такого водить нельзя, сорвется. И тогда…» Ему стало страшно от одной мысли, что Сердюк останется на свободе. Нет, нет, что угодно, только не это! В нем чувствовалась такая сильная и злая воля, такая бездушная, совсем звериная жестокость, сейчас лишь слегка прикрытая напускным добродушием, что даже ему, Откаленко, привыкшему ко многому, становилось не по себе.
— А гости твои не подведут? — спросил вдруг Сердюк, и в голосе его Игорю послышалось что-то новое, что-то, видимо, решенное.
— Будь спокоен. А что?
— А то, — медленно произнес Сердюк. — Мы им один сюрприз устроим. Обсмеются.
Тихо-тихо было на кладбище и уже совсем темно.
Внезапно Косой насторожился, прислушался, потом поднялся со скамейки и, потянувшись, лениво сказал:
— Ну, а теперь посчитаемся.
— Это в каком смысле?
У Васьки страшно задергалась щека, и он по привычке зажал ее рукой.
— А вот в каком…