Факир

Вдруг он испустил крик радости: в своем неистовстве, он ударил креслом по кнопке, скрытой обоями, и этим отворил дверь, ведущую в прилегающий к лаборатории Токсона кабинет В этой комнате, вместе с носильным платьем, помещалось все необходимое для туалета. Кабинет одной дверью сообщался с черной лестницей, проходящей через все этажи гигантского дома, а другой, которую он только что отворил, с лабораторией доктора.

Это открытие внезапно прекратило гнев факира. Он понял, что немного размышления и терпения и он легко найдет средство выбраться из своей тюрьмы И он все еще дрожа, хотя и значительно успокоенный и перебирай в голове тысячу проектов мщения перешагнул порог лаборатории.

II

Морской переезд

Благодаря успехам современной навигации, на переезде от Нью-Йорка до Ливерпуля нужно употребить не более пяти-шести дней, в особенности, если речь идет о «Лаконии», одном из самых быстрых пароходов Атлантического океана.Время плавания проходит быстро и незаметно чему не мало способствует комфортабельная обстановка атлантических пароходов. Светлые каюты, столовые на двести и более персон, залы для чтения и музыки, курительные комнаты и будуары делают похожими эти великолепные суда на плавающие отели, и никакое сравнение не будет более точным. Здесь танцуют, играют, флиртуют; дамы находят средство менять туалеты по три раза в сутки, а джентльмены наслаждаться баккара или игрой в poker.

К несчастью, мистер Токсон и его дочь выбрали неблагоприятный сезон для путешествия. Едва «Лакония» миновала статую Свободы, охраняющую вход в Гудзонов залив, как на море поднялся жесточайший шторм, продолжавшийся большую часть переезда.

Шторм не представляет сам по себе серьезной опасности для теперешних океанских гигантов. Их объемы и вес так значительны, что океан только истощается в напрасных усилиях причинить им вред. Однако, если «Лакония» и не боялась шторма, то оживление пассажиров пропало. Каждый заперся в своей каюте, избегая холодного ветра, не перестававшего дуть во все время шторма, и гололедицы, покрывшей мостики, снасти, перила, как бы слоем густого блестящего лака.

Время от времени можно было видеть немногих, более смелых пассажиров, или других, более нетерпеливых, пробирающихся к таблице, где ежедневно выставлялось количество пройденных миль, и к карте атлантического океана, на которой указывалось местонахождение судна, затерявшегося среди пустыни вод.

Нет ни балов, ни концертов, ни собраний на палубе первого этажа, на лестнице, ведущей в кают-кампанию. На вышеупомянутой палубе, меблированной длинной кушеткой и маленьким диванчиком и прилегающей с одной стороны к кабинету доктора, а с другой к каюте комиссара, – трансатлантическое высшее общество привыкло находиться около пяти часов, беспечно флиртуя. Но на этот раз она оставалась неизменно пустой.

Столовая всегда такая веселая и оживленная с ее лукулловскими обедами, на которых рекою текло французское шампанское, орошая солидные меню англо- американцев, – тоже почти пустовала.И причиной всего этого была морская болезнь, свирепствовавшая сверху и до низу «Лаконии», морская болезнь, которой не избежали на этот раз и привычные к морю путешественники. Только несколько счастливцев держались и аккуратно появлялись на звон колокола, приглашавшего к столу. Их можно было видеть, спокойных и решительных, на своих обычных местах за пустовавшем теперь столом, они отдавали должное искусству повара и отдавали должное дымящимся обильным блюдам, которые предлагал им метрдотель, бледный и едва ходивший, но все же исполнявший свои обязанности.

Легкий завтрак утром, более плотный в деся+ь часов, полдник в половине второго, обед в семь часов и вечером чай находили этих пассажиров на своих местах. Эти храбрецы, казалось, дали себе слово не пропускать ни одного из гастрономических сеансов, столько же обильных, сколько и разнообразных, которые администрация парохода давала, вероятно, для того, чтобы сократить время переезда. Из числа этих пассажиров, уменьшавшихся, впрочем, со дня на день, привлекали особенное внимание двое.

Один из них, постоянно углубленный в размышления, с солидной наружностью, с открытым лицом янки, обрамленным классической бородкой, был не кто иной, как наш старый знакомый, мистер Джосуа-Томас- Альба Токсон.

Очевидно, морской воздух увеличил аппетит достойного ученого и он отдавал должное пароходной кухне. Закуски, говядина, рыба (десерт тоже не забывался), блюда, приготовленные a la francaise – верх поваренного искусства, рагу из мяса и зелени a ramericaine, приправленном перцем, – все это не миновало ученого, накладывавшего себе тарелку, как Брилья-Саварен, евшего, как Гладстон, и пьющего, как отец Бассом.

Другой пассажир – духовное лицо, клерик, судя по костюму, обладал одной из самых удивительных физиономий. Его телосложения нельзя было разглядеть под редингтоном, плащом, пелеринками и наброшенными сверху пледами. Очевидно, это был очень зябкий субъект. Характерная подробность – его костлявые руки всегда были в перчатках, даже за столом он их не снимал. Во Франции на это бы взглянули, как на невоспитанность, но американцы слишком привыкли ко всякого рода эксцентричностям, чтобы подать клерику вид, что они заметили это.Что же касается головы, то на ней примечательными были только странно выдающиеся скулы. Глаза совершенно скрывались под большими очками с синими стеклами. На лоб, довольно низко, падали густые волосы и более проницательный наблюдатель заподозрил бы, что это не естественно, так они обрисовывали ровной линией лицо. Большая борода скрывала наполовину лицо. Наконец, черная шелковая повязка закрывала оба уха, как будто обладатель их страдал постоянной зубной болью.

Если клерик спускался в назначенный час в столовую к каждому столу с регулярностью пружины, то странно было видеть в нем такую воздержанность к еде: хорошо, если в течение обеда, он притрагивался к блюдам из овощей. Было ясно, что это убежденный вегетарианец – к мясу он не касался и, казалось, с ужасом взирал на вино и прочие спиртные напитки.

Он садился неподалеку от мистера Токсона и, казалось, внимательно наблюдал сквозь синие стекла своих очков за американским ученым, слишком занятым собой, чтобы заметить поведение клерика.

Но если мистер Токсон, рассеянный, как и все ученые, не остерегался действий своего соседа, то не так поступала Дебора.

С первого же дня молодая девушка заметила настойчивость, с которой странный клерик смотрел на нее и мистера Токсона, и так как настойчивость увеличивалась с каждым разом, то Дебора, спускаясь к столу, ощущала непонятное беспокойство от присутствия вегетарианца. Это было даже более, чем беспокойство, – почти отвращение.

Она несколько раз пыталась отвлечь от него свое внимание, убедить себя, что это обман чувств, но безуспешно: глаза клерика, взгляд которых она угадывала за стеклами его очков, преследовали ее.

Но было гораздо хуже встретить своего преследователя в коридоре, в который выходили каюты.

Однажды, открыв дверь к себе в каюту днем, она почувствовала, что ей стало жутко, когда заметила клерика посреди ее комнаты. Он стоял, повернувшись спиной к двери и устремив взоры на ящик, который мистер Токсон поместил на самой нижней из трех коек.Слыша, как вошла мисс Дебора, он обернулся, видимо, смущенный.