Он был немолод. Лет шестидесяти. Лицо морщинистое. Под лохматыми ресницами зоркие, как у птицы, глаза.
— Милиционер... Сейчас будет милиционер...
Он поднял с камней кепку и, сутулясь, пошел к пристани...
Вернулся с милиционером. Худым и длинным, как каланча. Осмотрев труп, милиционер сказал мне:
— Вы задержаны.
— Мне нужно обуться, — сказал я. — Мои сапоги там...
— Ничего не знаю, — сказал милиционер, расстегивая кобуру. — Вам лучше постоять... Следствие разберется.
Постоять так постоять. Только вот камни влажные, словно вспотели от страха. Это ложится роса. И чайки кричат громко и тревожно, будто не могут отыскать свои гнезда.
Подкатил новый, блестящий черным лаком ГАЗ-А. Два оперативных работника и врач, все в штатском, спустились к баркасу.
Вспышка магния — желтая клякса — легла на кусок берега. Щелкнул затвор фотоаппарата. Труп перевернули. Из кармана выпал бумажник. Оперативники не торопясь разглядывали его содержимое.
Я сказал милиционеру, что пойду обуюсь. Он кивнул, но тут же, спохватившись, шепнул:
— Кузьмич, иди с ним...
Кузьмич, тот самый лодочник, что едва не огрел меня веслом, с явной неохотой поплелся за мной.
— Сам-то не из ближних краев? — спросил он.
— С дальних.
— Брюхо рыбу чует. Публики нынешнее лето понаехало. Только рыба не дура. Такого паршивого клева пятнадцать лет не было.
Никогда сапоги не казались мне такими легкими и удобными. Кузьмич не отставал, будто тень.
У баркаса никто не обратил на меня внимания. Невысокий оперативник, видимо возглавлявший группу, спросил:
— Как вы полагаете, доктор, когда произошло убийство?
— В двадцать часов семнадцать минут, — ответил я.