– Соседка, – сказал он.
– Какая?
– Ангелина.
– Интересно, кто раньше помрет, она или я, – сказал Сумароков.
И я понял, о чем они говорили с Ангелиной Ивановной.
Сумароков вяло и долго возился в наборе, хотя нужно было переменить только одну литеру – вчерашнее число на сегодняшнее.
– Ты скоро?
– Сейчас.
У меня не хватило терпения.
– Отойди, – сказал я ему. – Я сам.
Он охотно отошел и снова сел на табуретку. Я переменил литеру и выпрямился. Они оба смотрели, что я буду делать дальше. Тока не было.
Мне показалось, что они безучастны к моему горю, что им все равно, выйдет номер или нет, и я рассердился. А ведь так недавно они нравились мне именно тем, что относились к делу с азартом, и мы работали дружно. Я подошел к колесу и стал снимать с него приводной ремень. На лице Сумарокова не отразилось ничего, но по лицу Цветкова я увидел – он понял, что я затеял. Я решил крутить колесо вручную.
– Начнем, – сказал я Цветкову.
Он подошел к машине, снял лист бумаги и положил на вал.
– Сумароков, – сказал я.
Сумароков медленно поднялся с табуретки.
– Покрути колесо немного.
Он посмотрел на меня с удивлением, однако не отказался. Постоял, потом, все с тем же удивлением на лице, подошел к колесу, взялся обеими руками за ручку и налег на нее.
Он налег на нее всем телом, но колесо не двигалось. Я решил, что он притворяется.
– Давай, давай! – кричал я на него.