На этот раз Волошина взглянула на него строго и, как ему показалось, даже обиженно.
— Вы же сами запретили навещать этого больного. И я никому не разрешала.
Теперь улыбнулся Лобанов.
— Но ведь могли же вы сделать исключение? Или не вы, а другой врач, допустим. Вы, кажется, исключений никому не делаете.
— Почему же? Когда можно, делаю, — она открыла дверь и добавила: — Заходите. Здесь у нас дежурят ночные сестры.
Комната оказалась небольшой, светлой и очень чистой. Лобанов огляделся. У стены стоял маленький белый столик, над ним висело круглое зеркальце, за которое была засунута веточка мимозы, напротив стоял высокий топчан, застеленный простыней, у окна — стеклянный шкафчик с лекарствами и инструментами, два белых стула дополняли обстановку.
— А вы были раньше знакомы с Семеновым? — вернулся к прерванному разговору Лобанов, придвигая к столику один из стульев, стоявший возле окна.
— Нет, не была. Я вообще-то мало знаю Нинель Даниловну, — сдержанно ответила Волошина. — Иногда одолжишь луковицу, соль. И она тоже. Ну, еще дети…
Лобанов сразу уловил перемену в ней и очень серьезно сказал:
— Вы извините меня за эти расспросы. Но тут не простое любопытство. Семенов замешан в опасном преступлении. И у нас не очень хорошие сведения о его сестре.
Волошина взглянула на него удивленно и встревоженно.
— Что вы говорите? — она даже закусила в испуге губу. — В преступлении?
— Да.
— Какой ужас. Но сестра… по-моему, она ничего не знает. Она так живет… беззаботно. А Валя… она очень хорошая девочка. Уверяю вас.
— Один мой приятель, — улыбнулся Лобанов, — из третьего класса говорит, что девчонки совсем деформировались, даже фартуки не носят.
Волошина тихо рассмеялась.
— Нет, — сказала она, покачав головой. — Валя не деформировалась.
— Я почему-то вам во всем верю, — тоже тихо сказал Лобанов.
— Правда?
Она казалась удивленной.