Инна улыбнулась так, будто знала все на свете:
— Вот видишь... Таких жены из рук не выпускают. Профессор... Жены стерегут их так же бдительно, как раньше феодалы стерегли свои доходные владения.
У Инны прошло то время, когда она на каждого нового больного, конечно, не особенно тяжелого, смотрела с некоторой надеждой.
Подруга поспешно переодевалась, по ходу сообщая последние больничные новости:
— А в 420-ю недавно положили молодого. Журналиста. Очень тяжелого. К нему никого не пускают. Боятся, что не выкарабкается.
— Что у него? — вяло, от нечего делать, спросила Инна. Чужая боль не трогала.
— Не знаю. Какое-то происшествие. Уже дважды приезжал следователь, но Людмила Григорьевна не разрешила даже ему...
— Тогда действительно серьезно.
Инна подсинила веки, сантиметр за сантиметром ощупала взглядом в зеркальце кожу — нет ли морщинок. Это ведь страшно, когда теряешь форму.
— Еще бы, — торопилась сообщить все, что сама знала, подруга, — врачи говорили, — безнадежно. Его «Скорая» доставила с дикой раной на голове. Чем-то так угостили, что уже неделю без сознания.
— Вытянут, — равнодушно сказала Инна. — Если сразу концы не отдал — будет жить.
— И знаешь, — тараторила подруга, — неженатый даже.
— Неужели еще есть такие? — удивилась Инна, спрятав зеркальце в сумочку.
— Да, да. К нему одна девица пыталась пробиться, из породы деятельниц на общее благо.
— А врач что?
— Людмила Григорьевна разрешила только в дверь заглянуть. Даже неловко получилось, она спросила девицу: «Вы Нина?», а та вспыхнула, жалобно так пробормотала: «Нет...»
— А при чем здесь Нина?
— Он ее все время в бреду поминает.
— Вот видишь, уже две претендентки, а ты хочешь стать третьей, смотри, потеряешься в толпе.
— Ой, какая ты! — засмущалась подруга.