Совершенно оглушенный я брел по улице без направления и цели. Почему, ну почему они отказывались?
Я вошел в телефонную будку, набрал Сашкин номер. Он выслушал мой рассказ, лаконично резюмировал:
— Ты не прав. Надо было в прихожей на коврике лечь. Не уходить, пока звезду бы не показали.
— Ага. Дежурный по городу очень порадовался бы, когда бы ему дозвонилась мадам и сказала, что я лежу на коврике в передней.
— Я бы на его месте приказал тебе выдать матрасик.
— Поэтому ты не на его месте.
Сашка подумал немного и сказал:
— Слушай, Стас, а может, он липовый профессор, а сам из их шайки?
— Не безумствуй, Александр, — сказал я сердито. — До завтра.
Я остановил такси и поехал на Петровку.
Шарапов сидел за столом в парадном мундире, важный, загадочный за голубоватыми дымчатыми стеклами очков. И я снова удивился, как много у него боевых орденов. Даже какие-то иностранные.
— Батя, а что это за крест?
Шарапов покосился себе на грудь.
— «Виртути милитари», польский орден, — и добавил, будто оправдываясь: — По начальству ходил сегодня, полагается быть при всех регалиях.
Помолчал, задумчиво глядя в зеленый мягкий свет настольной лампы.
— Смешно получается — за четыре года войны я получил двенадцать наград, а за двадцать лет здесь — три…
— Так там ты на танке орудовал, а здесь — в кресле.
Шарапов прищурился на меня:
— Вот когда-нибудь сядешь в мое кресло, тогда посмотришь, как в нем сидится.
— Я же с фронтом все равно сравнить не смогу.