Лыжин спал сидя. Сон напал на него внезапно, будто фокусник накрыл его черным мешком. Я вернулся к кровати, осторожно просунул под него руки, приподнял его и уложил на подушку. Когда я нагнулся, чтобы подоткнуть одеяло, Лыжин открыл глаза и еле слышно сказал:
— Я создал лекарство против страха.
— А вы почему не ходите в форме? — спросил меня Хлебников.
Я пожал плечами:
— По характеру работы мне часто невыгодно афишировать род моей деятельности.
— Это вы неправы! — категорически отрезал Хлебников. — Вы явно недооцениваете великого значения, огромной силы формы. Всякая форма, ливрея — это выдающийся инструмент человеческого общения.
— А в чем же ее такая огромная сила? — спросил я из приличия, хотя весь этот разговор был мне совершенно неинтересен и меня коробила душевная грубоватость Хлебникова, который ведет все эти праздные беседы, когда там, через две стены, в конце коридора, за дверью без ручки, с треугольной скважиной, в ста метрах отсюда лежит в беспамятстве Лыжин, измученный путник, потерявший свое время и заблудившийся в совсем маленьком пространстве, название которому Земля.
— Так подумайте сами — например, молодая девушка, медицинская сестра, ежедневно раздевает незнакомых ей мужчин, не смущаясь их наготой и не смущая их своим участием. И все это благодаря форме на ней, которая сразу же предупреждает всех о ее особом положении…
Я взглянул на его красное наливное лицо с пронзительными узкими глазками и подумал, что он неспроста толкует всю эту ерунду про форму.
— Вы хотите сказать, что в форме мне было бы сподручнее заглядывать в чьи-то интимные секреты, не смущая их хозяев? — спросил я.
— И не смущаясь самому, — удовлетворился моей догадливостью Хлебников.
— Я и в цивильном платье не страдаю застенчивостью, — успокоил я его. — В свою очередь, и вы не кажетесь мне человеком, который стыдливо отводит глазки, если ему надо сказать что-то басом!
— Ну вот мы и условились обо всем, — кивнул Хлебников. — Что вас еще интересует?
— Мне надо знать, куда разошелся полученный Лыжиным метапроптизол.
— Двадцать восемь и четыре десятых грамма он передал мне для биохимических испытаний в виварии. — Хлебников почесал тупым концом карандаша выпуклый багровый лоб — у него, наверное, была гипертония. — Восемнадцать граммов хранится у меня в сейфе, а из остального мы изготовили препараты фармакопейными дозами, ноль целых одна сотая грамма на новокаине для инъекции.
— Значит, мы имеем в наличии сорок девять граммов с копейками, — сказал я ему, и уж поскольку я был не в форме, то, чтобы не смущать его, не стал говорить о восьми граммах, найденных в машине Панафидина. — Нам по-прежнему недостает сорок один грамм.
— Но какую-то часть Лыжин разложил в ходе эксперимента, — пошевелил белыми кустистыми бровями Хлебников. — И точно назвать эту цифру сейчас невозможно.
— Безусловно. Но ведь не половину же полученного? — И напирал я так уверенно потому, что знал наверняка — есть панафидинские восемь граммов, и было то, чем отравили Позднякова..
— Затрудняюсь вам ответить, — передернул своими округлыми плечами Хлебников.
— Хорошо. Вы знаете профессора Панафидина?
ebooksa