...Не «протестная» ли это реакция, как говорят медики, на чужеродную субстанцию? Многие барьеры тканевой несовместимости триумфально преодолены, но по-прежнему деспотически властвует несовместимость психическая, душевная: подавляет отвратительное сознание своего нечеловеческого сердца.
...Доброе и нежное, отзывчивое и благородное человеческое сердце... А у меня теперь просто свинячье. Грустно-символично: писатель не с чутким человечьим, а со свинским сердцем.
Нет, наше сердце — это не только и не просто гидравлический насос, равно пригодный и для механической работы внутри бездушного робота: оно и моральный резонатор, тонко реагирующий на человеческие переживания...
С укоризной смотрю я со второй фотографии, сделанной перед операцией. Здесь взгляд, беспокойно направленный уже в прошлое, как бы говорит: тебе было столько дано, а что ты сделал со своей жизнью?..
Глаза мои затуманиваются, фотографии раздвигаются, 42-летний путь между ними предстает длинным прокурорским счетом... Хочется убрать с глаз долой этих назойливых обвинителей, но боюсь огорчить Мод.
Нет, сердце реабилитировано, не в нем беда, что-то неладное творится с головой: появились какие-то странные приступы и головокружения. Новое заболевание?..
Браун советует уповать на медицину... Она действительно творит чудеса... Меня же терзают сомнения, хотя в виртуозность Брауна глубоко верую и убежден, что в этом я, во всяком случае, не ошибаюсь.
Да, в
Да, гениальный Мефисто действительно сотворил чудо. Но не то, которое ожидал Джеффрис. Чудовищное. И продолжить эту тетрадь суждено не ему, а мне.
Я
Эту тетрадь я нашел сегодня ночью в глубине письменного стола. Какие-то заметки. Творческие переживания Джеффриса. Не хотелось читать. Но что-то ультимативно требовало пробежать эти страницы до конца. И тогда меня осенила чудовищная догадка.
Это было страшное открытие — эта лиловая тетрадь. Взглянул сейчас в зеркало: шапка из морской пены, а еще вчера только кое-где мелькала проседь.
Шесть дней назад незнакомая женщина перевезла меня из лечебницы в незнакомый дом. Ее дом. А тремя неделями раньше, открыв глаза, я непонимающе огляделся. Силюсь что-либо сообразить, осмыслить. Ничего не получается. Застилаемые туманом мысли ползут вяло, нехотя, неясными обрывками.
Но трагические события вжигаются в память. Внезапно в воображении вырисовалась озаренная летним солнцем картина катастрофы — последнее осознанное до провала в Ничто.