— А ты что скажешь, Пауль? — спросил Удет, принимая от Пихта новый стакан.
— Что вас интересует, господин генерал?
— Брось ты этот официальный тон, чинуша несчастный! «Господин генерал, господин генерал»! А что у генерала на душе, ты-то знаешь, господин адъютант? Молчишь! А ведь ты меня помнишь другим, Пауль. Ты помнишь, как обнимал меня Линдберг? Ты видел, как надулся этот старый попугай Хейнкель, когда я сел в Италии, установив новый мировой рекорд на его дурацкой машине! Ведь это было в прошлом году, Пауль! В прошлом году!
Слушая хвастливые жалобы Удета, Пауль Пихт привычно подумал о том, что вовсе не нужно особой проницательности, чтобы разглядеть смятенную душу генерал-директора.
Для многих коллег Удета его неожиданное возвышение казалось трудно объяснимым капризом Геринга. Не поддался же в самом деле «Железный Герман» сентиментальной привязанности к старому однокашнику по эскадрилье Рихтгофена? Деловые качества? Но Удет совсем не похож на дирижера величайшего авиапромышленного оркестра, призванного прославить Германию могущественным военно-воздушным флотом.
Нет, не Удет нужен был Герингу. Только его имя, имя национального героя Германии, всемирно известного воздушного аса. Удет — хорошая реклама для немецкой авиации. Удет — добрый, проверенный посредник между новым руководством люфтваффе и авиапромышленниками. Удет, наконец, послушный исполнитель воли и замыслов Геринга. «Железный Герман» не погнушался использовать его и как «противовес» хитрому, пронырливому, иногда чрезмерно энергичному Мильху — второму своему заместителю, генерал-инспектору люфтваффе.
Удет, разумеется, уже осознал и покорно принял уготованную ему роль. Отказаться от нее он мог, лишь признавшись в измене нацизму. Но, как виделось Пихту, его начальник не очень страдал от иллюзорности нынешней своей власти. Его бесило расставание со своей прежней артистической властью над толпой. «Акробат воздуха» не привык, чтобы боялись его, он привык, чтобы боялись за него.
— О чем ты думаешь, Пауль? — Генерал в упор, как будто впервые, посмотрел на своего адъютанта.
— О Стокгольме, господин генерал, о ваших гастролях.
...Стокгольм в конце двадцатых годов был европейской ярмаркой, европейским перекрестком. Сюда съезжались из голодной Европы злые, предприимчивые и азартные юнцы. Юный Пауль Пихт тоже стоял в толпе, высоко задрав голову, А в небе носился, кружился, переворачивался белый самолетик. Вот он мчался к земле. Толпа испуганно ухала, инстинктивно подавалась назад. Самолет разворачивался так низко, словно крылом задевал землю. Но оно лишь касалось травы. На траве лежал дамский платок. Крючок на конце крыла цеплял красный шелк и уносил его ввысь. И вот уже подхваченный ветром он спускался к толпе из поднебесья. Тысячи рук тянулись к платку. Тысячи глоток вопили: «Удет! Удет!..»
— В Стокгольме я понял, что должен летать, — задумчиво проговорил Пихт.
— Да, Стокгольм, — довольно улыбнулся Удет. — Оглушительный успех. Я был отличным летчиком, Пауль.
— Германия вами гордится, господин генерал.
— Германия не дает мне летать!
— Вы должны ценить заботу рейхсмаршала.
— Да, да, Пауль, я был сердечно тронут. Герман проявил истинно братские чувства...
— Вы нужны рейху, генерал. Ваш опыт...
— Мой опыт? — взорвался Удет. — Что толку в моем опыте, если я не могу взять в руки штурвал. Ты видел этого мальчишку Варзица, Пауль? Зеленый трусливый сопляк! Он вылез из кабины белый, как мельничная мышь. Но как он смотрел на меня! Как на инвалида, Пауль, как на последнего жалкого инвалида! Налей мне двойную!
Разливая бренди, Пихт невольно представил себе элегантного, широкоплечего Удета, вылезающего из «Хейнкеля-176». Да, будь сегодня на месте Варзица Удет, обстановка на аэродроме могла бы стать иной. «Король скорости» сразу бы оценил удивительные возможности реактивного мотора. Теперь же Удет увидел в затее Хейнкеля лишь грубое посягательство на те устои воздухоплавания, которые были освещены им самим.
— А как тебе понравилась эта прыгающая лягушка, эта скорлупа с крылышками, а, Пауль? Доктор носится с ней, как будто и в самом деле снес золотое яйцо.
ebooksa