Островитяния. Том третий

22
18
20
22
24
26
28
30

— Ложитесь, а я пока принесу немного сарки. Это вроде сладкой настойки.

Когда я вернулся, Глэдис лежала, укрыв ноги пледом. Увидев меня, она села и, как ребенок, принимающий лекарство, стала глотками пить горячую ароматную жидкость, растерянно глядя на меня поверх края стакана. Я взял пустой стакан из ее рук, и она снова легла.

— Я люблю вас, — сказал я, — и с того момента, как уехал, ни о чем другом не думал, кроме как о нашей будущей жизни.

— И я, я тоже так люблю вас, — ответила Глэдис, словно извиняясь.

Склонившись над ней, я вглядывался в ее лицо, изучая его. Глэдис глядела на меня уверенно, прямо. Сомнения, тревоги — все это словно смывала набегающая волна, и все живее и реальнее — чудодейственно — проступали непривычные, незнакомые, но все более живые и реальные черты ее лица. Я обнял ее и стал жадно целовать, шепча, что люблю ее, и она покорно, как жертва, отдавалась моему страстному порыву… Потом, со вздохом, обняла меня и сама ответила долгим поцелуем на мой поцелуй. Преграды, разделявшие нас, вмиг рухнули. Мы наконец обрели друг друга.

Успокоившись, я вновь подумал о будущем.

— Когда вы станете моей женой, Глэдис?

— Как только вы захотите.

— Стало быть, сегодня.

Она вопрошающе, удивленно посмотрела на меня, слабо улыбнулась, отчасти испуганно, отчасти с любопытством. Потом согласно кивнула…

— Я так рада, — неожиданно воскликнула она, — рада, что наконец оказалась здесь! Мне так долго пришлось быть одной. Вы не можете, никогда не сможете этого представить!

Я снова взял ее руки в свои.

— Но это было забавно, — продолжала Глэдис, — столько всяких занятных и веселых историй! И все шло прекрасно, хотя и случалось много непредвиденного. В Биакре, где я две недели ждала парохода, я вдруг оказалась в самом настоящем обществе: играла в теннис, ходила на званые ужины. Мадам Констанс Перье была очень со мной мила. Я жила у них, и она от всей души обо мне заботилась… Один человек пытался разубедить меня ехать в Островитянию. Он говорил так серьезно… Ах, милый Джон, разве кто-то или что-то могло остановить меня на пути к вам! И еще один человек, на «Кап Остенд», предложил мне выйти за него замуж.

— Вы принадлежите мне, — сказал я.

— Я знаю, но хотела услышать это от вас еще там, в Нью-Йорке. Иногда вы казались таким далеким, почти чужим. Я без конца перечитывала ваше письмо. И все время носила его здесь. — Она приложила руку к груди. — Конечно, это всего лишь лист бумаги, но как он был мне дорог… Я очень надеялась встретиться в Мпабе, но ничего, теперь все позади. Чем ближе мы подходили, тем хуже становилась погода. Первый помощник капитана объяснил мне, что стоит необычный для этой поры штиль, и что если вы отправились в Мпабу, то вы могли оказаться в еще худшем положении, чем я… Он был очень мил со мной. Мы условились, что я напишу ему после нашей встречи. Вы не против?

— Нет, — ответил я, целуя ее…

— Он говорил, что мы можем встретиться в море… Я уже настроилась не ждать вас в Городе… А потом, сегодня утром! Всю ночь был ужасный шторм, а «Св. Антоний» такой маленький. Мне было очень плохо, и я решила не вставать, чтобы сохранить мало-мальски приличный вид, и ни в коем случае не плакать. К полудню я заметила, что качка стала меньше и моторы заглохли, но мне было еще по-прежнему слишком дурно, и меня это даже не заинтересовало. Потом коридорный — был там такой маленький коридорный-кокни — сказал, что кто-то хочет видеть меня. И снова во мне проснулась надежда… Вдруг крупный мужчина возник в дверях моей каюты, едва умещаясь в них. Это было как во сне… «Я — Дорн, друг Джона», — сказал он. У меня по спине пробежали мурашки. Я спросила, где вы, и он рассказал мне, что вы отправились встречать меня, но поскольку он понимал, что вы не доберетесь до Мпабы, то сам отплыл на лодке, чтобы перехватить меня в море. Потом добавил, что, вероятно, вы уже вернулись домой. Он сказал, чтобы я поторопилась, потому что «Св. Антоний» согласился подождать не больше пятнадцати минут. Он предложил помочь мне собраться. Я спросила, не упакует ли он мой сундук, и он тут же принялся за дело… Я чувствовала ужасную слабость. Одевалась я прямо при нем, о чем бы раньше не могла и помыслить, а он рассказывал мне о вас и ни разу не взглянул в мою сторону. У него такой приятный голос. Он говорил о вас, и ваш образ оживал во мне. И вдруг я поняла, что передо мной — настоящий друг. Я просто без ума от него…

Не успела я оглянуться, как уже оказалась на палубе; ярко светило солнце, и рядом виднелся небольшой островок, но это была уже земля Островитянии! Не знаю, как я спустилась по трапу, — так я была слаба. Ваш друг помог мне. Все улыбались и подбадривали меня. Я была как на иголках и буквально дрожала от волнения. Казалось, меня похищают пираты. Маленькая лодка с гребцами переправила нас на «Масо». «Св. Антоний» салютовал нам залпом!

Дорн поднял меня на борт. На палубе, на свежем воздухе, для меня соорудили нечто вроде койки, укрыли и дали немного вина. Плыть на «Масо» оказалось гораздо легче и приятнее — качка ощущалась там много меньше, чем на «Св. Антонии». Мне сразу стало лучше. Время от времени Дорн приходил посидеть со мной. Я называла его просто по имени. Я вела себя правильно?.. Когда мы вышли из полосы шторма, я уже могла сидеть и даже съела что-то. Край болот оказался в точности таким, как вы его описывали, с далеко разбросанными друг от друга небольшими поселениями. Потом меня предупредили, что мы подходим к Острову, и я встала… Если вспомнить все, начиная с отъезда из Нью-Йорка, — какое невероятное, потрясающее приключение, самое невероятное из всех, какие только могут быть.

— И вас до сих пор не покидает это чувство? — спросил я.