— Несчастье! — воскликнул Кашкин. — Произошло несчастье. Их унесло ветром!
— Ну знаешь…
Но Кашкин уже шагал к месту, где обрывались следы.
— Местность идет под уклон. Видишь? Порыв ветра — и их нет.
— Я скорее поверю, что они провалились сквозь землю, — сказал Гордон.
Он попробовал сделать несколько шагов в направлении, куда вели следы. Снег был неглубокий, едва больше, чем по щиколотку, грунт под ним твердый.
— Здесь не провалишься. Ни ямы, ни канавы.
— Я же говорю: их подхватил порыв ветра.
— В ветер я не верю, — возразил Гордон. — Мы прилетели — был полный штиль. Но давай посмотрим.
До ограды шла снежная целина. Дальше сквозь редкие ячеи сетки виднелся склон, прямо уходящий вниз. Шагах в пятнадцати начинался уже обрыв. На снегу ни царапины.
— Если они перелетели через ограду, — неуверенно сказал Кашкин, — то их пронесло прямо туда…
Он вздрогнул.
— Ты куда?
Кашкин, цепляясь за проволочные узлы, лез на сетчатую стену.
“Выходить за границы территории станции категорически запрещено”, — глухим твердым голосом произнес ближайший столб.
— Интересно, что сказал этот столб, — пробурчал зло Кашкин, — когда Горышев и Дубровский пролетели тут по воздуху. Все предусмотрено, а людей нет!
Кашкин продолжал висеть на сетке, не обращая внимания на предупреждающие возгласы столба. Наконец он слез.
— Ничего не видно.
— Поговорить еще раз с протоколистом? — в раздумье произнес Гордон.
— Эта машина только сбила нас с толку! — Кашкин говорил с досадой: — Не понимает юмора, не знает студенческих поговорок — представляю, как она изобразит наше поведение. В ее изложении мы будем выглядеть полными идиотами. Я — во всяком случае. Ты, конечно, ей больше импонируешь.