Квартеронка

22
18
20
22
24
26
28
30

Авроры не было в гостиной, и я был рад, что ее нет. Я надеялся, что она совсем не придет или хотя бы не скоро. Я был смущен. Я не знал, как начать разговор, как приступить к вопросу, который так давно лежал у меня на душе. Мы перекинулись несколькими незначительными фразами, а затем заговорили о вчерашних событиях. Я все рассказал ей, все, за исключением сцены с Авророй. О ней я умолчал.

Некоторое время я колебался, говорить ли ей, кем оказался ее надсмотрщик. Когда она узнает, что это тот самый негодяй, который ранил меня и, если бы не мое вмешательство, погубил бы ее, она конечно, настоит на том, чтобы его прогнали, чего бы это ей ни стоило.

На минуту я задумался о последствиях такого шага. «Если этот негодяй останется подле нее, она никогда не будет в безопасности, — подумал я. — Лучше ей отделаться от него раз навсегда». И я решился рассказать ей все. Она была потрясена; несколько минут она сидела, сжав руки, в безмолвном отчаянии. Наконец она простонала:

— Гайар… Гайар… Это все он, все он… Боже мой! Боже мой! Где мой отец? Где Антуан? О Боже, сжалься надо мной!

Выражение ее прелестного, омраченного горем лица глубоко тронуло меня. Она была похожа на ангела скорби, печального, но прекрасного.

Я пытался успокоить ее, говоря обычные слова утешения. Конечно, я не знал всех причин ее горя, однако она внимательно выслушала меня, и, кажется, мои слова были ей приятны.

Тогда, набравшись храбрости, я решил спросить, что ее так угнетает.

— Мадемуазель Эжени, — сказал я, — простите мою смелость, но вот уже некоторое время я наблюдаю… вернее, замечаю, что какая-то тайная печаль удручает вас…

Она посмотрела на меня с молчаливым удивлением. Я немного растерялся, заметив этот странный взгляд, а затем продолжал:

— Простите меня, мадемуазель Эжени, если я слишком смело говорю с вами, но, уверяю вас, мои намерения…

— Продолжайте, сударь, — ответила она спокойным, печальным голосом.

— Я заговорил об этом потому, что, когда имел удовольствие впервые познакомиться с вами, вы держали себя иначе… можно сказать, совершенно не так, как сейчас…

Она взглянула на меня и ответила мне лишь печальной улыбкой. Я на минуту умолк, а потом продолжал:

— Когда я впервые заметил в вас эту перемену, мадемуазель Эжени, я объяснил ее горем из-за гибели верного слуги и друга.

Она снова грустно улыбнулась.

— Но с тех пор прошло уж много времени, а ваше горе…

— Вы замечаете, что горе мое все не проходит?

— Да.

— Вы правы, сударь, это так.

— Поэтому я и решил, что есть какая-то другая причина вашей печали, и невольно стал искать ее…