Он казался искренне рассерженным. Он ходил вокруг кресла, в котором сидел Вержа.
— Я хочу забыть этот разговор. Будем считать, что у тебя плохое настроение из- за неприятностей, которые тебе хотят устроить. Ты их не заслуживаешь. Я никому не расскажу об этом. Ты отдаешь себе отчет, что ты мне предлагаешь?
— Да, — ответил Вержа.
— И это не провокация?
— Не провокация.
— Вержа, давай поставим вещи на свои места. Благодаря этой пивной я честно и вполне достаточно зарабатываю на жизнь. Все, в чем меня могут упрекнуть на сегодняшний день, это в старании платить как можно меньше налогов. Видишь, каким я стал почтенным гражданином. Не понимаю и не хочу понимать, почему ты пришел ко мне с этой сумасшедшей затеей. С тысяча девятьсот сорок четвертого года я ни у кого не отбирал деньги силой. Не представляю, как бы я взялся за такое. У меня нет ни людей, ни инструмента. Я не бандит и никогда им не был. Я часто дрался, но за других, за армию, я хочу сказать. И у меня, говорили, неплохо получалось.
Он показал две ленточки у себя в петлице, скромные, но хорошо заметные: зеленая и желтая за войну в Индокитае.
— Я не хочу все это испортить, — сказал он.
— Ты ничего не испортишь.
— Не настаивай, — сказал Альже твердо. — Забудем это и пойдем выпьем стаканчик. Тебе он необходим.
Вержа не шелохнулся.
— Отличная у тебя получилась запись, — произнес он. — Ты восхитителен в своей честности.
Альже подошел к бюро и быстро провел рукой под краем стола.
— Извини меня за предосторожности, — сказал он с иронией. — В течение двадцати лет стараются меня уничтожить. Я знаю почти все хитрости. Но все время появляются новые. В конце концов я не уверен, что ты не собираешься пожертвовать моей головой, чтобы заслужить прощение.
— Я не позволил бы тебе разыгрывать этот спектакль, прекрасно зная, что работают три магнитофона.
— Браво за точную цифру, — не скрывая иронии, похвалил Альже.
Он сел и приказал Вержа:
— Раздевайся.
— У меня нет микрофона в трусах!
— Возможно. Но предпочитаю убедиться в этом сам.