— Как я свою старуху, — громко засмеялся отец, наполняя рюмки. — За полвека перевалило — еще крепче полюбил... Не унывай, Андрей, Петр Великий тоже с ботика начинал!
Роман Денисович быстро захмелел. Склонив набок голову, он ласково обнял Анну Ильиничну и запел надтреснутым голосом:
Внезапно оборвав песню, отец повернулся к сыну:
— Эх, Андрей, Андрей, счастье тебе великое выпало — плавать. Только вот ты спросил бы в своей Губчека: думают они Лимончиком всерьез заняться? Вчера ночью у Тихоновых, на Портофранковской, его молодчики дом подпалили: зачем-де сын в коммунисты записался...
Гости рассказывали о своем житье-бытье, вспоминали старых знакомых, многие из которых погибли на фронтах гражданской войны, расспрашивали Андрея о потоплении Черноморского флота, обороне Царицына. И он, обычно скупой на слова, говорил обстоятельно, с увлечением, ловя.себя на мысли, что говорит так для нее, для Кати...
Далеко за полночь Ермаков пошел проводить ее домой. Павел Иванович, которого он из вежливости пригласил прогуляться, ответил, что-де ему недосуг, без него на «Валюте» может «испариться» машинное масло...
Ночь выдалась теплая. С высокого безоблачного неба светила полная луна. Длинные черные тени от домов и деревьев перечеркивали улицу.
Девушки, с которыми Андрею приводилось встречаться за годы войны, — работницы, рыбачки, сестры милосердия, фельдшерицы, сотрудницы штабов — любили его за веселый, хотя и вспыльчивый характер, и он чувствовал себя с ними свободно. Они понимали его грубоватые шутки и не сердились на них.
Но вот сейчас, идя рядом с Катюшей, он не знал, о чем говорить. Словно какая-то тень стала между ними, и не было уже прежней простоты и откровенности. Она совсем не похожа на других девушек, которых он знал, она серьезная, нет, это было не то слово, — не серьезная, а строгая, и в то же время какая-то застенчивая, и, может быть, именно поэтому она так дорога ему. Андрей хотел сказать, что по-прежнему любит ее, но. не решался. Удивительно, как еще она согласилась, чтобы он проводил ее.
— Вы давно в партии, Андрей Романович? — неожиданно спросила Катя. — Я сразу догадалась, что вы большевик.
— Почему? — удивленно поглядев на нее, спросил Андрей.
— Вы... — Катя хотела сказать, что любит смелых, прямых людей, каким показался ей сегодня Андрей, и что она горда им.
Она многое еще сказала бы, но по-своему поняла сейчас его сдержанность: «Он стал каким-то другим».
— Я так решила, когда вы рассказывали о Царицыне...
— Ошиблись вы, Катя, я беспартийный. А вы? — поспешил Андрей со встречным вопросом.
Катя ответила, что она комсомолка, ее приняли в комсомол еще в подполье, при интервентах. Она получала в ревкоме прокламации и расклеивала их по городу. А однажды из озорства среди бела дня налепила листовку на автомобиль начальника белогвардейской контрразведки. Вспомнив, это, Катюша рассмеялась.
— И не боялись? — удивился Андрей.
— А вы боялись под Царицыном?
— Еще как! Кому охота прощаться с жизнью?
— Не поверю, — упрямо, совсем как раньше, покачала Катя головой и помолчала, что-то вспоминая. — Один раз, правда, я испугалась, очень испугалась. Это при интервентах было. Мы возвращались с подпольного собрания на Малом Фонтане и чуть не попались. За нами гнались шпики, стреляли. Двое нас было, я и один товарищ из ревкома. Он знал, где пробраться в катакомбы, и у самого входа его ранили. Вот тогда я испугалась, не за себя — за него испугалась. Если бы вы знали, какой он чудесный, замечательный человек и какой бесстрашный. Я его тащу, а он мне приказывает бежать одной. «Нет, — говорю, — не могу я вас оставить, товарищ Репьев!»
ebooksa