Первое задание

22
18
20
22
24
26
28
30

— Нет, это справедливые слова.

— И справедливых слов много, но кто-то или что-то всегда мешает претворять их в жизнь. И вообще, многие научились говорить красиво, а делать добро они умеют, скромно выражаясь, несколько хуже.

— Что ты имеешь в виду?

— Хотя бы своего дражайшего братца. Говорил всю жизнь одними лозунгами, а сына воспитал мерзавца!

— Это же твой племянник!

— К сожалению… да!

— А чем ты лучше его?

— Что?! Ты понимаешь, что говоришь? И кто дал право оскорблять меня?

— Родина!

— Опять громкие слова!

Иван Фёдорович со злобой и даже ненавистью посмотрел в глаза Крылову. С языка уже готова была сорваться грубость, но он сдержал себя. Затем, тяжело сев к столу, так, что отчаянно заскрипел старенький венский стул, резко отодвинул настольную лампу в сторону, подчеркнув этим важность того, о чём думал, и сказал, стараясь казаться спокойным:

— Нет, милый мой, это не только слова. Ты обязан включиться в борьбу, иначе, ты меня извини великодушно, вся твоя жизнь теперь сильно попахивает предательством.

С необычной для его темперамента прытью Михаил Петрович вскочил со стула, удивлённо и вместе с тем как-то жалко посмотрел на Ивана Фёдоровича:

— Подожди, Ваня. Как у тебя всё это категорично. Я должен подумать… И вообще, почему именно я обязан ставить себя под удар? Тебе хорошо — ты один, у тебя никого нет, а у меня дочь. Я и о ней подумать должен!

Кровь ударила Ивану Фёдоровичу в затылок, больно заломило в висках.

— Таню ты не трогай, — глухо сказал он. — Я уверен, если бы она слышала наш разговор, то сказала бы тебе то же, что я.

Михаил Петрович смотрел на друга, не умея скрыть смятения. В глазах поселилась тупая боль и ещё что-то вроде трусливого презрения.

— Не вмешивай в серьёзные дела ребёнка! — громко выпалил он, но Иван Фёдорович сделал вид, что не заметил его возбуждения.

— Она уже давно не ребёнок и всё прекрасно понимает не хуже нас.

— Но я боюсь за неё, — сдерживая волнение, умоляюще промолвил Михаил Петрович.