Я сделал выбор (Записки курсанта школы милиции)

22
18
20
22
24
26
28
30

Подойдя к нему ближе, я, доставая курсантское удостоверение, сказал: «Ты арестован. Я из милиции...» — и тут же получил сильный удар кулаком в живот. «Надо действовать», — мелькнула мысль, и я бросился на Короля, схватил его за руку, стараясь применить болевой прием, но не смог. Полученный удар ослабил мои мышцы, но я не сдавался. Король вырывался и тянул меня за собой на дорогу. У арыка мы упали на булыжную мостовую и, не отпуская друг друга, катались в пыли.

Все это время Король рычал, матерился, и даже плевался, изловчившись, он раза два или три ударил меня кулаком по лицу. Но мне все же удалось ухватить его за руку поудобней, и я стал заворачивать ее ему за спину. Король взревел, почувствовав, что от этого приема ему не уйти. Вот он, уже будучи совсем прижатым лицом к земле, сделал рывок и нанес мне второй рукой в бок сильный удар, от которого у меня что-то хрустнуло внутри, и я стал терять сознание.

Превозмогая боль, я перекинул его через себя, не отпуская руки с «болевого». Король, падая, сильно ударился головой о дерево у дороги и, видимо, потеряв сознание полетел в арык, увлекая меня за собой. Вскочив на ноги, я схватил Короля и что было силы потащил его из арыка на мостовую. Король был весь в тине, вокруг него образовалась целая лужа, которая ручейками растекалась по дороге. Я услышал какое-то клокотание в его груди. «Значит, ты жив, голубчик! Только грязи наелся и водички напился. Ну, ничего, полезно тебе», — и я даже улыбнулся. «Вот ведь как пришлось встретиться с тобой, Король, не всегда тебе выходить сухим из воды», — произнес я вслух.

Вдруг я услышал где-то вдали рокот мотоцикла, который быстро приближался. Это был милицейский патруль, он тут же передал по рации о случившемся дежурному по городу. Пока ждали машину, Король пришел в себя и, сев на мостовую, время от времени встряхивал головой, с удивлением посматривал на окружающих его работников милиции, силясь что-то вспомнить.

— Да, да, все кругом свои, — иронически произнес один из работников милиции и, подойдя к Королю, начал его обыскивать.

— А ну, повернись. Это что у тебя? — уже настороженно произнес он и, к моему удивлению, извлек из кармана обыскиваемого пистолет.

— Пистолет? — невольно вырвалось у меня.

— Да, пистолет, — задумчиво произнес он, подбрасывая оружие на ладони.

— Твое счастье, что он не заряжен. Наверное, не было патронов. А то бы... — и он, покачав головой, со злостью посмотрел в спину стоявшего Короля, — у таких, как этот, рука бы не дрогнула.

Король, не оборачиваясь, что-то буркнул себе под нос, но я не расслышал его из-за шума подъехавшей машины.

Приехавший на машине старшина, узнав, в чем дело, и, посмотрев в мою сторону, одобрительно улыбнувшись, сказал: «Сработано что надо! Молодец!» Затем надел Королю наручники и посадил его в машину.

— Курсант, а ты чего стоишь? — обратился он ко мне. — А ну, прыгай в машину!

А я не то, чтобы прыгать — шевельнуться не мог от сильной боли в груди. Ноги подкашивались, голова гудела, и я боялся сделать шаг вперед, чтобы не упасть.

Спрыгнув на землю и взглянув на меня, старшина вдруг сказал:

— Э-э-э, брат! Да ты, оказывается того... А мы-то и не заметили. А ну, ребята, — обратился он к мотоциклистам, — быстренько его в госпиталь.

Меня тут же осторожно, взяв под руки, посадили в коляску, и мотоцикл, набирая скорость, урча, поехал по улицам ночного города.

Ярко горели на столбах огни. Я раньше их такими не видел. Вот они вдруг вытянулись в длинную огненную ленту, а затем заходили кругами у меня перед глазами. «Зачем здесь такие большие круги?» — не понимал я. А огни все кружились и кружились...

Глава двадцать первая

Было теплое апрельское утро. Я в палате лежал один и наблюдал, как за окном колышутся серебристые верхушки тополей, и видел чистое, бездонное, голубое небо. Такое голубое, каким оно может быть только в апреле.

Прошла, кажется, целая вечность, как я нахожусь в этой маленькой, в две больничные койки, палате. Когда меня в ту ночь привезли на мотоцикле и оставили в госпитале, я и не предполагал, что придется пролежать здесь более трех недель.