— Какое это имеет значение? — хмуро спросил Виен.
— Да или нет?
— Предположим, — неохотно отозвался Виен.
— Почему же ты не выполнил его приказ?
— Это неважно.
— Неважно так неважно, — согласился Хоанг. — А теперь я скажу, зачем мы с Лан здесь.
Виен медленно повернул голову к Лан:
— И ты... тоже с ним?
— Да, Виен. Я — с коммунистами.
— Значит, он уже успел тебя обработать? — покривился Виен.
— Уже три года я состою в подпольной студенческой группе.
— Та-ак. И что же вы от меня хотите? Судя по этому, — Виен кивком головы указал на перевязанную руку Хоанга, — вы участвовали в какой-то перестрелке. И теперь хотите, чтобы я спрятал вас у себя или помог добраться до какого-нибудь безопасного места: ведь на улице комендантский час. Я угадал?
— Нет, — ответил Хоанг. — Тебе звонил сейчас Уоррел?
— А при чем здесь Уоррел?
— Это он ранил меня.
— Вот оно что! — Виен снова повернулся к Лан: — Значит, ты участвовала в покушении на собственного отца? Кто же после этого убедит меня, что у коммунистов есть что-либо святое?
— Есть, Виен, — сказала Лан. — Родина — вот самое святое, что есть у каждого человека. Во имя родины я стреляла в своего отца. Он — враг моей родины.
Виен саркастически засмеялся:
— Родина, патриотизм... Слова. Пустой звук. Все одинаковы — и вы, и те, против кого вы воюете. Каждый умеет порассуждать о родине, о высоких идеалах. Но когда речь заходит о жизни, каждый выбирает жизнь. И желательно с тугим кошельком.
— Неправда! — воскликнула Лан.