— Комиссары, — гудел огромный бородач, известный в городе дьякон Дормидонт, — они доведут! Один амбаришко с хлебушком приберегли — и тот загорелся.
Клешков оглянулся. Лабаз, порученный его наблюдению, пылал. И тут же перед Клешковым заплясал конь Иншакова.
— Прошляпил, раззява? — Иншаков замахнулся плетью, Клешков отскочил. — Под трибунал! — кричал, наезжая на него конем, Иншаков. — Под трибунал у меня пойдешь за это! Не укараулил!
Гуляев высунулся из окна. Не веря своим глазам, смотрел он вниз, во двор: по направлению к амбарам, где держали арестованных, брел обритый наголо человек в косоворотке, в распояску, страшно похожий на Клешкова. За ним, старательно вынося штык, вышагивал парнишка-конвоир.
— Саня! — крикнул Гуляев, все еще не веря.
Спина узника дрогнула, он на ходу оглянулся, в мальчишеском, таком знакомом лице была усталость, он махнул Гуляеву рукой и побрел дальше.
«Клешкова? За что?» Первой мыслью было — выручать. Надо бежать к Иншакову, к Бубничу...
Скрипнула дверь. Гуляев обернулся. Вошел Иншаков.
— Товарищ начальник, — шагнул к нему Гуляев, — я сейчас...
Иншаков запыхтел. Обычно одутловатое лицо его теперь было худым и старым, под глазами — трещинки морщинок, даже короткий задорный нос не веселил.
— Вот что, Гуляй, — сказал он после недолгого молчания. — Как там у тебя это дело с ограблением кооперации?
— Пока ничего конкретного.
— Бросай. Не до нее нам. Берись за склады. Там, правда, Бубнич сидит, но он просит прибавить от милиции кого-нито.
— А с кооперацией?
— Отложим. Тут понимаешь какое дело, вдарили нас в самый поддых. Ловко работают, гадовье. Склады-то полуэктовские — последнее наше добро.
— Товарищ начальник, — сказал Гуляев, — я займусь полуэктовскими лабазами, только можно было ведь туда Клешкова бросить! А я бы тогда кооперацию довел до конца.
— Про Клешкова забудь, — вставая, отчеканил начальник. — Клешковым трибунал занялся.
— За что? — изумленно спросил Гуляев.
— Поручили ему амбар охранять, а он не уберег, — бросил, уходя, Иншаков.