В пять часов утра все были уже на ногах. Вьюга прекратилась, наступила полная тишина. Было слышно, как падали срывающиеся с деревьев хлопья снега. Хруст сломанной под ногами ветки казался необычайно громким и резким. Под размашистыми лапами елей и стволами высоких частых сосен было еще совсем темно. Меж верхушек деревьев, казалось, совсем низко, почти над самым лесом, виднелся серебристый серп месяца. Его призрачный свет заполнял пустые полянки, смягчая неясные Контуры засыпанных снегом кустов бузины и рябины. Морозный воздух приятно щекотал ноздри. Снег блестел жемчужными россыпями льдинок. Все было похоронено под его белым саваном. Толстым слоем он покрывал и поле, и лес, и мирные домики украинских деревень, и луга, и сады.
И в это морозное утро я видел вечно не угасающую жизнь. Пробив в снегу узенькое отверстие, высунула над сугробом головку лесная мышь и, зорко осмотревшись по сторонам, побежала к сосне, оставив за собой цепочку едва заметных следов. Из кустов орешника выскочил испуганный заяц. Он сел на задние лапы и, уставившись раскосыми глазами на танки и стоявших возле них людей, настороженно поводил длинными ушами.
Кто-то хлопнул в ладоши. Заяц вздрогнул, подскочил и, высоко подбрасывая зад, помчался вдоль землянок. Вслед косому понеслось улюлюканье десятка голосов. Прижав уши к спине, почти не касаясь земли, заяц исчез в кустах.
На ветки рябин навалило столько снега, что они, согнувшись в три погибели, с трудом выдерживали его тяжесть, склоняясь почти до самой земли. Но вот, слегка потрескивая, едва заметно вздрагивая, ветви распрямились, и с них посыпались тяжелые хлопья снега. Деревья сбрасывали с себя давящий их груз.
В открытом поле было гораздо светлее. По глубоким сугробам, наметенным пургой, не стихавшей за последние сутки, ехать на автомашине было немыслимо, поэтому мы отправились на рекогносцировку в танке.
Танк шел, как корабль по волнам, то он нырял в сугробы, то выбирался на равнину, пробив очередной занос. Это продолжалось до тех пор, пока танк не выехал на дорогу. Там он пошел спокойнее.
Непрекращающийся поток машин укатал проезжее полотно дороги. Однако машины двигались как-то рывками; то вдруг они останавливались, буксовали на месте, и тогда поднимался шум, начиналась ругань. То почти весь поток одновременно трогался с места, и машины, набирая скорость, двигались дальше до очередного затора.
Плестись в хвосте этой колонны было делом нудным и, главное, медленным. Нам же нужно было засветло подойти к передовой. Поэтому танк круто свернул с дороги и, поднимая гусеницами вихри взрыхленного снега, понесся целиной вдоль ползущей колонны.
Обогнав ее, мы снова выскочили на дорогу и на максимальной скорости помчались вперед, миновав разбитую накануне вражеской авиацией деревушку, все ближе и ближе подходя к передовой.
К началу рассвета мы стояли уже в небольшой роще, метрах в восьмистах от переднего края, и разминали затекшие ноги и руки, маскировали машину. Набросив на танк большой белый брезент и растянув концы его в стороны, мы убедились, что даже на довольно близком расстоянии трудно было в этом белом холме узнать танк.
Надев белые маскировочные халаты, рассредоточенной цепочкой двинулись мы к едва различимым впереди окопам наших стрелков, занимавших оборону по руслу промерзшего и занесенного снегом ручья.
Окопы противника находились от наших на расстоянии двухсот метров. Когда мы почти уже подходили к первому ходу сообщения, ведшему к главной траншее, пулеметы противника открыли по нас огонь. Пули поднимали вокруг фонтанчики снежной пыли, и мы вынуждены были ползком пробираться к ходу сообщения.
— Ишь черт! Не спит. Не дал по-человечески дойти до траншей. Теперь вот ползи на брюхе, как пятимесячный младенец, — ворчал кто-то позади меня.
Я оглянулся. Это был командир одной из прибывших к нам самоходок, огромный детина, закутанный в маскхалат, с раскрасневшейся потной физиономией. Такая прогулка на животе по глубокому снегу явно была ему не по вкусу.
Наконец, достигнув траншей и скатившись на их дно, мы с облегчением вздохнули. Вражеские пулеметчики не унимались. К ним присоединились и другие, до сих пор молчавшие, и, кроме того, совсем рядом с нами стали рваться мины. Видимо, противник хорошо пристрелялся к линии нашей обороны.
По ходу сообщения мы попали в главную траншею, где нас встретил пехотный капитан. С ним прошли на наблюдательный пункт и отсюда увидели окопы противника. Его передний край был сильно насыщен огневыми средствами.
Впереди окопов вражеской линии обороны мы едва различили, да и то только после того, как нам указал на них капитан, небольшие холмики брустверов окопов боевого охранения и сплошную сеть проволочных заграждений. За проволокой начиналась первая линия обороны, с блиндажами и дзотами. Справа, уступом в сторону переднего края, выдавался невысокий сосновый лес. В двух километрах отсюда он переходил в довольно большой, темный массив, на опушке которого в бинокль можно было различить обгоревшие бревна да сиротливо торчавшие закопченные трубы разрушенного и. сожженного хутора. Слева от лесного уступа простиралась открытая, слегка всхолмленная степь, засыпанная сейчас снегом. Оборона здесь сводилась к системе блиндажей и дзотов. Вся эта линия была насыщена пулеметами, легкими скорострельными пушками и минометными батареями. В этом районе наиболее сильным и опасным участком был правый фланг, начинавшийся от молодняка, где в рощах и перелесках легко было укрыть и артиллерию и батареи тяжелых минометов.
По данным, имевшимся у пехотного капитана, мы уточнили систему огневых точек и все тщательно занесли на свои карты. На этом участке противник вел себя спокойно. Методически посылая одну за другой мины, он изредка открывал пулеметный огонь. Но делалось это для страховки. Особенно тихо было на левом фланге, где враги чувствовали себя почти в полной безопасности, так как подойти по голой, открытой местности к переднему краю было невозможно. Для уничтожения проволочных заграждений в четыре кола пришлось бы немало поработать нашей артиллерии и танкам.
Но этот-то участок меня как раз особенно и интересовал. Гитлеровцы здесь не пуганные. Более двух недель не предпринималось в этом районе ни одной атаки, ни одной вылазки. Не заходили сюда и наши разведчики, так что противник чувствовал себя как нельзя лучше. Кроме того, это был район, наименее насыщенный противотанковыми средствами. Оценив все «за» и «против», следовало принять одно решение — проскочить через передний край именно в этом месте.
Пройдя по траншее еще километра два на правый фланг, мы убедились в правильности своего выбора, так как здесь в сторону противника местность круто поднималась в гору. Передний край обороны проходил по опушке леса, часто пересекаемого оврагами, размытыми половодьем, что могло лишь препятствовать маневру танков.
ebooksa