— Тоска берет, — начал он и подметил удивленный взгляд Абдукарима. — Не знаю, куда себя деть. Надоело все, ни на что смотреть не хочется... Когда возвращался сюда, надеялся, что увижу хотя бы часть того, с чем свыкся, а, оказывается, все превратилось в прах... Никак не могу смириться, что эти, как их... новые люди разрушили все наши жизненные устои, отняли наши богатства, наши дома, земли. Смотришь на все, в глазах мутится, нутро выворачивается...
Саткынбай умолк. Старик принес несколько палочек шашлыка, самсу, тонко, кружочками нарезанный, лук, лепешки.
Абдукарим молчал, будто не слышал сказанного.
Выпили. Закусили шашлыком.
— А помнишь, — продолжал Саткынбай, — как мы гуляли с тобой там? А? На тебе еще был немецкий костюм, а в кармане немецкие деньги.
— Помню, — ответил хмуро Абдукарим.
От выпитого лица у обоих покраснели, в глазах появился лихорадочный блеск.
— Видишь, — сказал Саткынбай, — я на тебя рассчитывал, думал, помогать мне будешь, а ты жениться задумал...
— И женюсь, — отрезал Абдукарим.
— Да я тебе запрещаю, что ли? Ну и женись. Но неужели нельзя повременить немного?
— Решил и женюсь.
— Ты скажи правду, как другу, — как можно мягче произнес Саткынбай и положил руку на плечо Абдукарима. — Тебя мать принуждает?
Абдукарим нахмурился, отодвинул от себя пустую тарелку.
— Мать здесь не при чем. Я сам себе хозяин.
— Ну, уж я бы не сказал. Не хозяин ты себе. Над тобой стоит хозяйка, а женишься — вторая станет, и будут тебя подгонять в хвост и в гриву.
— Пусть так. Не ты же.
Саткынбая подмывала злоба. Он знал трусливый характер своего друга, но не думал, что он до такой степени безволен. Ведь как можно ошибиться в человеке! Там, на той стороне, в других условиях, он был совсем другим. Конечно, он и тогда не отличался храбростью, но зато слушался его, Саткынбая, соглашался с ним, разделял его взгляды. А теперь?
— Не узнаю я тебя, — проговорил Саткынбай. — Тебя точно подменили.
Абдукарим пожал плечами и встал.
— Пойдем, у меня голова болит, — предложил он.