— Как что? — удивилась Бобровская.
— Подвода не пришла. Придется ждать.
— Нет. Никаких «ждать», — рассердилась она. — Идемте пешком.
Нагорный с сожалением посмотрел на ее туфельки.
— Вам не пройти. Грязь, мокрый снег. Болото.
— Я так спешила, что не успела переобуться. Не беда.
— Вы смеетесь?
— Кому вы говорите? — возмутилась она. — К вашему сведению, я фронтовичка, а не кисейная барышня. И служила в песках. Это не то что ваши ерундовые болота. Если нужно — разуюсь.
— Этого я не позволю, — твердо сказал Нагорный.
— Вам меня жалко? Не будем тратить время. Ведите, товарищ начальник.
И все же Нагорный затащил ее переобуться к Ивану Макаровичу. Но, как на беду, сапожки Домны Тихоновны оказались малы.
— Идемте, — решительно сказала Бобровская. — Я не имею права больше медлить. И вы тоже.
И они пошли…
Потом уже я представил себе все это. Я хорошо знал дорогу, ведущую на заставу. Но в тот день, когда Павел вез меня по ней, дорога была сухой, по-утреннему свежей, веселой. То она грелась, обласканная щедрым солнцем, то убегала под тень деревьев и кустов, прячась от жарких лучей.
А сейчас она была совсем другой. Грязь, снег, студеные лужи, готовые вот-вот покрыться тонкими хрупкими льдинками. Сырая, промозглая темнота заполнила лес. Стоило чуть сойти в сторону, как они натыкались на мокрые стволы сосен. Не верилось, что эта дорога выведет их к жилью. Казалось, что она уводила от людей, от ярких мигающих огоньков в нехоженую глухомань, из которой уже не суждено будет выбраться. Пока они не спустились в лощину, идти еще было терпимо. Но внизу было совсем плохо. Бобровская вскоре оступилась и попала ногой в глубокую лужу.
— Набрали воды? — спросил Нагорный, остановившись.
— Пустяки, — ответила она.
— Дальше будет еще хуже, — угрюмо сказал Нагорный и вдруг, подойдя к ней, поднял ее на руки.
Она вздрогнула от неожиданности.
— Вам все равно не унести меня, — доказывала она, пытаясь вырваться. — Вы знаете, какой у меня вес? И вы можете ударить меня о дерево.