В половине пятого, когда он собирался побриться и принять душ, чтобы в половине шестого отправиться на встречу с Дорис — они хотели пойти в кино, а вечер провести в ресторане, она должна была уйти с работы пораньше, — ровно в половине пятого зазвонил телефон.
— Алло, я прошу прощения, — услышал он в трубке незнакомый и как будто испуганный женский голос. Он молчал, соображая, не ошибка ли это, не провокация ли…
— Алло, алло! — в растерянности взывала трубка.
— Слушаю вас.
— Мне нужен Ганри.
— Я вас слушаю.
— Я от Греты… Случилась беда… — Женщина говорила, сдерживая голос, чего-то явно опасаясь. — Я не могу долго говорить…
Он чувствовал, что это всерьез.
— Откуда вы звоните?
— Тут, из булочной, на Оливаерштрассе.
— Я буду минут через пятнадцать…
Его прокатная машина ремонтировалась, такси он не мог найти минут десять, и к булочной приехал почти через полчаса. Женщина, его ожидавшая, оказалась Луизой Шмидт, кормилицей Маргариты — матушкой Луизой. Он едва ее узнал — так черно, измученно было ее лицо, так испуганно, затравленно глядели глаза. Она его не узнала.
Велев шоферу обождать, он взял матушку Луизу под руку и медленно повел по переулку. Снег, выпавший совсем недавно, превратился в чавкающую мокрую кашу. Рука матушки Луизы дрожала, передавая глубокую дрожь всего ее худенького тела.
— Что случилось? Скажите коротко самое главное.
— Грета ранена в грудь, ей очень плохо.
— Кто ранил? Чем?
— Я его не знаю… Эсэсовец… Но Грета его называла по имени… И он ее тоже… Она его убила…
Гай даже остановился.
— Как убила? Где она сейчас?
— У нас… У меня… И он лежит там…