Мысли ураганом понеслись в голове: «Начну поднимать пистолет, успеет вырвать чеку, выстрелю — все равно бросит или уронит гранату в гущу детей… Ах, гад! Фашист! Что делать? И автоматчик сзади, ему не видно, что тут происходит. Рука закаменела на рукоятке пистолета, палец — на спусковом крючке. Так… Снять напряжение. Заговорить. Спокойно».
— Ты чего, сдурел? — хрипло, но как можно спокойнее обращаюсь к незнакомцу.
— Не двигаться! — тот же истеричный рык.
— Да я и не двигаюсь. Что орешь-то? Опусти гранату, дурак. Дети ведь кругом. Нашел игрушку.
— Не подходи! — опять заорал тот, но уже не так истерично.
— Да ты чего взбеленился-то? Не узнал своих, что ли? За фрицев принял? Так ты спроси, тут где-то парнишка Вася должен быть. Он тебе подтвердит, что я не фашист.
— А мне наплевать! — надрывно, торопясь и захлебываясь, захрипел военный. Теперь я рассмотрел погоны: старшина. — Уходите отсюда. В тот конец улицы. За колодец. А я с мальцом выйду. Чуть что — застрелю мальца. Ну?! Выходи!
Я видел, что руки у него стали уставать. Но палец из кольца он не вынул.
— Да ты кто ж такой, что хочешь от своих уйти?
— В лесу своих ищите, сталинские собаки, — злобно прохрипел старшина. И тут раздался какой-то пронзительный визг, в воздух взметнулось темное лохматое тело и повисло на руке старшины. Завязалась борьба. Я прыгнул в подвал и с ходу ударил диверсанта по голове рукоятью пистолета. Старшина обмяк и стал валиться на пол. Но раньше его рухнуло на землю мягкое лохматое тело. В подвал влетел автоматчик и, сразу сориентировавшись, заломил руки старшине. Я наклонился над тем, кто боролся с бандитом. Это оказался Вася. Но… в зубах, как яблоко за черенок, он держал гранату за взрыватель. Кольцо было на месте. Зато потом у лжестаршины мы обнаружили… почти перекушенный, болтавшийся на сухожилиях указательный палец на левой руке.
Сдав живого диверсанта и документы убитого в ОКР «Смерш», мы с автоматчиком вывели детей на сборный пункт. Васю, все время терявшего сознание, с окровавленным ртом — он выломал зубы, я нес на руках, прижимая к себе его худенькое невесомое тельце. Мальчик в полубреду, захлебываясь слезами и невнятно шепелявя, всю дорогу бормотал что-то бессвязное. Так, бредившего его и погрузили на катер.
Дня через два с Петром Жадченко пробираемся ночью по Станичке. Противник ведет артиллерийский и минометный огонь по всему плацдарму. Стреляет наугад, вслепую. Но от этого не легче. Вдруг Жадченко толкает меня в бок:
— Стой, прислушайся, кажись, летят.
Остановились мы, слушаем.
— Может, — говорю, — это наши девчата на По-2?
— Не похоже. Наши смелее ходят. Да и заход не с той стороны.
А тут недалеко от нас, будто из-под земли ракета красная в небо засвистела, описала дугу и прямо на винзавод падает. А там штабы наши армейские.
— Что за чертовщина, — забеспокоился Жадченко. — Ты видел, откуда пустили ракету?
— Да вроде бы вон из тех развалин…
— А ну, давай туда.