— Мадемуазель Родерих… Наверное, дорогой Видаль, ваш брат об этом и не знает, раз он вам не писал.
— Объясните, мой друг, на что вы, собственно, намекаете? Я не понимаю.
— Кажется, перед тем за мадемуазель Родерих многие сватались и в особенности добивался ее руки один господин с видным положением и с именем. Так мне по крайней мере рассказывал тот будапештский офицер, которого я видел в посольстве.
— Чем же кончилось сватовство этого господина?
— Доктор Родерих ему отказал.
— Раз отказал, так не о чем и говорить. Не может быть, чтобы об этом Марк не знал, и если он не упомянул мне о том ни разу в письмах, то, следовательно, не считает этого дела важным.
— Вы совершенно правы, дорогой Видаль, но так как об этой истории все-таки довольно много говорили в Раче, то, мне кажется, вам было бы гораздо лучше узнать о ней теперь же, заранее, чем по приезде на место.
— Это верно, — согласился я, — и вы отлично сделали, что мне ее рассказали. Скажите, этот случай действительно имел место? Или, может быть, это только сплетня?
— Нет, это факт.
— Во всяком случае, дело это конченое, и особенно беспокоиться о нем не стоит, — сказал я.
Прощаясь, я все же задал еще вопрос:
— Кстати, мой друг, ваш будапештский офицер называл фамилию отвергнутого жениха?
— Называл.
— Как же его зовут?
— Вильгельм Шториц.
— Боже мой! Шториц! Не сын ли он знаменитого химика или, вернее, алхимика?
— Сын.
— Имя громкое. Этот ученый сделал много знаменитых открытий.
— Да, и немцы гордятся им с полным основанием.
— Но ведь он сам уже умер?