День закончился для нас в глубокой грусти. Мы молча сидели в креслах, точно безжизненные статуи. О чем мы могли говорить?
Около восьми часов вечера лакей зажег лампы. Доктор Родерих сидел около больной жены, а в гостиной были только я с братом и два офицера. Когда лакей ушел, пробило восемь.
Как раз в эту самую минуту довольно быстро отворилась дверь в галерею. Должно быть, это из сада подул сквозняк, потому что не видно было никого. Но вот что странно: дверь сама же и затворилась опять.
И вот — никогда мне не забыть этой сцены! — послышался голос… Не тот грубый, противный, который спел на бале «Песню ненависти», а свежий, всеми нами любимый голосок Миры.
— Марк! — говорила она. — Гаралан! Господин Генрих!.. Что вы делаете? Что вы здесь сидите? Обедать пора. Я умираю от голода.
То была Мира, оправившаяся от помешательства. Выздоровевшая Мира. Можно было подумать, что она, как всегда, выходит из своей комнаты к обеду. Только она нас видела, а мы ее нет. Мира была невидимкой!
Мы сидели как пригвожденные. Молчали, боялись пошевелиться, а не только что пойти в ту сторону, откуда слышался голос. Но мы знали, что это говорит Мира, живая, осязаемая, хотя и недоступная для зрения.
Откуда она явилась? Из того дома, куда ее увел похититель? Стало быть, она убежала, прошла через город? Но как же она вошла в дом? Ведь все входные двери были заперты.
Нет, все было не так. Вскоре мы узнали, что Мира пришла не далее как из своей спальни, где Шториц сделал ее невидимкой. Мы думали, что ее нет в доме, а она не покидала своей постели. Все эти сутки она пролежала неподвижная и безмолвная, и никому даже в голову не пришло, что это все может быть.
Очевидно, Вильгельм Шториц не имел возможности похитить ее немедленно и отложил конец преступления до другого раза. По всей вероятности, он собирался сделать это сегодня утром, но сабля капитана Гаралана успокоила его навсегда.
И вот Мира выздоровела. Возможно, ей помогла та жидкость, которую влил ей в рот Вильгельм Шториц. Ничего не зная о событиях, случившихся после сцены в соборе, она была опять с нами, говорила, видела нас, но еще не понимала благодаря вечерней темноте, что мы ее не видим.
Марк встал и расставил руки, как будто ловя ее.
— Да что с вами? — продолжала она. — Вы какие-то странные. Я с вами говорю, а вы мне не отвечаете. Вы как будто удивляетесь, что я пришла. Почему здесь нет мамы? Уж не больна ли она?
Отворилась дверь, и вошел доктор Родерих. Мира, должно быть, бросилась к нему, потому что воскликнула:
— Папа! Что случилось? Почему мой брат, муж и все здесь какие-то странные.
Доктор остановился как вкопанный. Он сразу догадался.
Мира тем временем успела к нему подойти, обнимала его и целовала.
— Что такое? Что с мамой?
— Она здорова, мое дитя, — пролепетал доктор. Сейчас она придет… Не ходи к ней, не ходи…
Марк отыскал, словно в темноте, руку своей жены и повел ее, как водят слепых. Но не она была слепая, а те, кто не мог ее видеть. Марк посадил ее рядом с собой.