…На своей вахте я рано утром встречаю солнце и вечером провожаю его на покой. Пурш очень любил эти моменты. Устроившись на машинном телеграфе, жмуря глаза и тихонечко напевая про себя, он терпеливо ждал, когда солнце окунется в океан.
Распухая на глазах и тускнея, солнце медленно сползало к океану. Казалось, вот сейчас его пылающий край коснется воды и к небу с ревом и свистом взметнутся белые столбы кипящего пара. Взглянув на меня, Пурш многозначительно щурил глаза, как бы желая сказать: «А все же это здорово, правда? Сколько раз мы уже видели все это, а все равно здорово!»
Потом он мыл лапой свою круглую физиономию и устраивался в углу рубки вздремнуть. Там он и дожидался окончания моей вахты.
А потом мы шли с ним на корму. Так было приятно сидеть на скамейке, подставляя лицо свежему ночному ветерку, и, вспоминая зеленые поля и леса родной суши, любоваться ночным океаном.
Ночь в тропиках — тоже прекрасное зрелище. Ритмично рокочет двигатель судна, и траулер, слегка раскачиваясь на зыби, неторопливо бежит по океану, а вокруг него в воде вспыхивают, колеблются и раскачиваются ярко-голубые огни. Это мелкие морские организмы — ночесветки — загораются вот таким голубым светом, пугаясь траулера. А под кормой пожар! Голубое пламя бушует в воде, и полоса его, кажется, тянется до самого горизонта… А вот какие-то серебряные иглы прошили воду. Сотни, тысячи раскаленных добела игл. Это косячок рыб спешит куда-то.
Порывшись в овощном шкафчике, я достаю из него подгнившую картофелину и кидаю за борт. Коснувшись воды, она расплескивает серебряные брызги и, сама вдруг превратившись в серебряный слиток, начинает медленно погружаться в воду.
Черное, все усыпанное крупными, подрагивающими от лютого, космического холода звездами небо как бы раскачивается над нашими головами. Вот все звезды и созвездия покатились в одну сторону… Остановились, вновь покатились, но теперь в другую сторону. Красиво!.. Оп, сорвалась одна и, чиркнув крутой дугой, упала. Проследив за ней взглядом, Пурш прислушался. Может, он думал, что звезды, как и летучие рыбы, время от времени падают на палубы траулеров?.. Нет. Все тихо. Вздохнув, котенок стал разглядывать луну.
— Ты еще маленький котенок, и откуда тебе знать, что на суше, ну там, где мы живем, месяц совсем не такой, — говорю я ему, погладив по лобастой головенке. — Видишь, тут он плывет, как лодочка, а дома висит, словно зацепился верхним рожком за гвоздь, вбитый в небо. Однако не пора ли нам спать?
Пурш неохотно поднимается и идет за мной. Подхватив котенка на руки, я спускаюсь по трапу вниз, в каюту, и еще на руках Пурш слегка хрипловатым, ломающимся, как у мальчишки, голосом заводит новую песню.
Текли дни один за другим, все больше и больше черных крестиков появилось в самодельном календаре, укрепленном на переборке моей каюты. По существующим в море традициям моторист Федя Долгов сделал Пуршу раздвижной медный ошейник, на котором было выбито имя кота и название судна. К тому же кольцо имело и весьма важное значение: медь предохраняет кота от каких-то «летучих токов», которые обязательно присутствуют на каждом судне и губительно влияют на котов и кошек. Пурш не возражал против ярко сияющего кольца-ошейника и быстро к нему привык.
Труднее было привыкнуть к жаре, да не ладились отношения с судовой поварихой, толстой и неповоротливой Анной Петровной. Спасаясь от жары, котенок забирался на верхний мостик и ложился под брезентовый тент. Ветерок там свежий дул, и Пурш, повернувшись в его сторону головой, почти целый день валялся на мостике, вялый и апатичный. Потом мы остригли кота, оставив ему лишь небольшую кисточку на кончике хвоста и шерсть на голове. После стрижки Пурш, ставший похожим на пуделя, почувствовал себя лучше, к тому же Коля Пончик однажды затащил его под душ, постоянно бьющий на палубе.
Вначале котенок вырывался из крепких пальцев Коли, а потом успокоился: вода хоть и немного, но освежала перегретое тело.
Жара донимала, мучила, и котенок вскоре научился самостоятельно принимать водяные ванны, без страха входя под тугие струи.
Сложнее обстояло дело с Анной Петровной, и тут уж он был виноват сам: как-то стянул с камбуза кусок мяса… С тех пор, стоило лишь котенку появиться возле камбуза, она тотчас хваталась за веник. Став взрослее, Пурш навсегда оставил попытки обрести дружбу с поварихой.
До трехмесячного возраста Пурш и не представлял себе, что на свете существует еще что-либо, кроме траулера, океана и неба. Правда, мы за это время посетили порты двух стран, запасаясь пресной водой и продуктами, но оба раза траулер стоял на рейде, и Пурш не обращал особого внимания на далекий берег.
И вот наступил день великого познания суши. Я так торжественно называю это событие потому, что встреча с сушей просто потрясла нашего котишку. Еще бы: день за днем одна вода! Вода со всех сторон, вода тихая, ласковая, уютно покачивающая траулер и вода ревущая, грохочущая, вкатывающаяся с громом на палубу. Вода, швыряющая судно с волны на волну, как будто это вовсе и не стальная громада, а жалкая щепка. Все это уже было привычным, и вдруг…
День был теплым и тихим. В этих широтах, а подходили мы к северо-восточному побережью Южной Америки, была зима и температура днем не поднималась выше двадцати шести градусов.
Еще с вечера мы помыли до блеска палубу и убрали промысловое снаряжение в трюм. Не понимая, что происходит, но ощущая общее возбуждение и радостное, приподнятое настроение, Пурш бродил из каюты в каюту и, подрыгивая хвостом, внимательно всматривался зелеными глазами в лица моряков: что случилось? Отчего все так громко, возбужденно переговариваются?
— Суша, старик! — сказал коту Коля Пончик. — Понимаешь? Суша!… Сейчас ты увидишь деревья, траву, цветы.
Нам предстояло пройти два десятка миль по глубокой, но узкой и извилистой реке Суринам, чтобы достичь пирсов порта Парамарибо, затерявшегося в джунглях Южной Америки.
ebooksa