Острова на горизонте

22
18
20
22
24
26
28
30

— Да отпусти ты меня, Михалыч… Утонул бы мой саквояж, что бы я делал?..

Покачиваясь, Ковалев встал на ослабевшие, будто ватные ноги и, тут же наклонившись, выплюнул еще одну, последнюю наверное, струю горькой воды. Голова кружилась, все тело сотрясала мелкая, противная дрожь, и зубы колотились друг о друга. Ковалев стиснул челюсти и осмотрелся. Шлюпка валялась на пляже, один борт ее был слегка помят. Ревели какие-то диковинные звери. Боцман, Василий Васильевич и матросы, такие же мокрые, как и он, толпились вокруг него. Тут же стояло несколько незнакомых людей в красных нейлоновых куртках и брюках. Один из них, бородатый парень в свитере и потрепанных джинсах, поймав взгляд Ковалева, протянул ему руку и, старательно выговаривая русские слова, сказал:

— Губернатор острова Кергелен Мишель Дебре. Как вы себя чувствуете?

— Где больной? — отчего-то злясь, выкрикнул Ковалев. — Идемте же быстрее! Что мы тут делаем?

— Тебя, обормота, спасали! — рассердился боцман. — А потом откачивали.

— Прости, Михалыч… — пробормотал Ковалев и ухватился за его плечо. Голова закружилась, и тошнота опять подступила к горлу. — Ну ладно, пойдемте в поселок.

Через полчаса, переодетый в сухое белье, выпив чашку крепчайшего горячего кофе, Ковалев вошел в комнату одного из домов поселка Порт-о-Франс. Мосье Легран, который должен был ему ассистировать, раскладывал на столе хирургические инструменты. Пилот открыл глаза, посмотрел в лицо русского. Тот положил ему на холодный, потный лоб жесткую ладонь и, улыбнувшись, сказал:

— Все будет хорошо, старина. Запляшешь, как школьник…

Дождь пошел. Вначале редкий, порывами, покапал, покапал и вроде бы кончился, но потом хлынуло. «Ну, Валька, все ты испытаешь в этом своем путешествии. Ничего, все надо познать, все!» — так говорил его ворчливый, добрый кок Дмитрий Петрович, бинтуя Вальке обваренную руку и дуя на нее, чтобы унять боль. Б-р-р-р! Ну и холодина! На камбуз бы сейчас, к пышущей жаром электроплите, какао бы горяченького сейчас плеснуть в себя стаканчик…

— Эй, Рекс, куда мы идем?

Валька натолкнулся на остановившегося Рекса. Подавшись всем телом вперед, пес пытался уловить какие-то звуки, а может, запахи? Зарычал, бросился вперед. Остановился, поглядел на Вальку, снова ринулся вперед, будто звал человека, торопил: быстрее, беги же, беги за мной!

Плескалась и чавкала под ногами вода. Грунт в долине был жидкий, вязкий. Ноги проваливались в раскисшую землю по щиколотку, а тут еще эти чертовы бугры да норы…

— Постой!.. — позвал Валька пса. — Куда ты?

«Ва-вау!..» — отозвался Рекс и, вынырнув из стены дождя, куснул его за колено и вновь зашлепал лапами, как бы растворяясь в потоках воды, льющихся с неба.

Потом ливень прекратился. Из вечернего сумрака проступили фиолетовые очертания стиснувших долину гор. Шумно дыша, Валька опустился на мокрую, резиново осевшую под ним кочку и почувствовал, как его охватывает отчаяние. Ночь!..

Но что это? Показалось, будто кто-то позвал Рекса. Валька поднялся, прислушался. Пес стоял рядом и тоже смотрел в пространство… «Ре-ее-екс!» — донес порыв ветра. Пес поглядел на Вальку, взвизгнув, опять куснул его за ногу и понесся на зов. Остановился как вкопанный, поглядел на Вальку: ну что же ты?

— Сейчас, сейчас, — пробормотал Валька, еще не веря: что, неужели?.. Я сейчас… Ого-го-о!

Валька побежал вслед за Рексом навстречу голосу. Там вдруг огонек вспыхнул, маленький, подрагивающий светлячок, и Валька, хрипло дыша открытым ртом, бежал, бежал что было сил…

— Итак, наш вездеход уже к утру будет вот тут, в бухте Северных Ветров, — сказал Мишель Дебре Василию Васильевичу и прочертил пальцем по карте. — Тут имеется домик орнитологов. В долине Альбатросов, которая выходит к бухте, находится большая колония странствующих альбатросов. Странствовать-то они странствуют, бывает, во время странствий облетают вокруг Земли, но к весне возвращаются на Кергелен…

Мишель хлебнул из чашечки черного кофе и другую чашечку пододвинул Василию Васильевичу. И тот тоже хлебнул. Очень хотелось есть, но об ужине губернатор пока не заикался, а попросить было неудобно.