Чужая дуэль

— Господин околоточный надзиратель, вы уже завершили свою миссию на месте преступления?

Прячущий глаза Селиверстов, словно не слыша вопроса, глухо буркнул:

— Как ты это делаешь?

— Какая разница, — отмахнулся я. — Все равно не поймешь. Еще раз спрашиваю, ты закончил?

— Да, — не сразу отозвался упорно продолжающий пялиться в пол околоточный. — Всех выловили и в острог отправили. Завтра с утра ими займусь. Между прочим, они бочки с лампадным маслом из подпола вытащили и к ним самодельные пороховые бомбы пристроили. Если бы рвануло, от заложников костей бы не собрали.

— Ну не рвануло же. Теперь-то что переживать? — несмотря на мою показную беззаботность, между лопаток пробежал холодок запоздалого страха.

Прекрасно понимая состояние души пережившего сильнейший стресс Селиверстова, я со словами: «Как-то, Петр Аполлонович, у меня после всех этих безобразий в горле пересохло. Надо бы срочно это дело поправить», — подхватил его под руку, насильно поднял на ноги, и поволок за собой на выход из избы.

ГЛАВА 18

Дела сердечные, и не только.

Наша с Селиверстовым релаксация затянулась далеко за полночь. Бражничать, не сговариваясь, отправились в памятный кабинет на втором этаже трактира, где, по сути, и зарождалась наша дружба. Только на этот раз, вместо обычного оживленного застолья вышла мрачная попойка.

Старший половой в отсутствии хозяина попытался заступить вход на лестничный марш, невнятно бормоча неуклюжие оправдания. Однако стоило околоточному опалить его бешеным взглядом, как официант отскочил, словно ошпаренный. Уже поднимаясь, полицейский бросил, не оборачиваясь:

— Подашь как обычно, и запишешь на меня.

Смертная мука на лице слуги сменилась неподдельным облегчением, лишь, когда я, проходя мимо, шепнул:

— Счет мне, и пошевеливайся.

Не рискуя больше нарываться на гнев важных посетителей, половые старались на совесть, бегом производя смену блюд и едва успевая подносить штоф за штофом. А мы, перебрасываясь пустыми редкими фразами, тупо накачивались, в мыслях снова и снова возвращаясь к событиям этого бесконечного дня.

Путь домой запомнился урывками. Кажется, так не хотевший пускать нас официант получил настолько щедрые чаевые, что не разгибался до самого выхода, всё порываясь поцеловать мне руки. Затем в памяти зиял черный провал, до того момента как я, раскидав одежду по всей комнате, замертво рухнул в постель.

Около полудня меня словно окатили ледяной водой. Мягчайшая пуховая перина вдруг закаменела, а одеяло придавило чугунной плитой, лишая малейшей возможности двигаться.

С колоссальным напряжением сил разорвав сковавшее конечности оцепенение, я подхватился с кровати и первым делом уперся ошалелым взглядом в вольготно развалившегося в качалке Георгия. На его коленях, моргая красным, отчаянно пищало небольшое плоское устройство с зализанными углами.

Резкий, на грани ультразвука визг до того резал слух, что я, не задумываясь, заставил прибор замолчать. Тот, обиженно хрюкнул, и напоследок ярко моргнув лампочкой, зловонно задымил, окончательно отключаясь.

Пока хорр изумлено вылупив глаза, тряс в руках без видимых причин сгоревший аппарат, я, наконец, сообразил, для чего он предназначен. И эта догадка моментально привела меня бешенство. Не желая сдерживать эмоций, я рявкнул во всю глотку:

— Живо выметайся, и жди за дверью! Оденусь, позову! — и, провожая глазами до глубины души потрясенного отказом техники Георгия, безропотно вставшего и направившегося к двери, добавил в спину: — Еще раз попытаешься без спросу покопаться в моих мозгах, покалечу.