Пограничный легион

— Никому… никому из знакомых меня теперь не узнать! — пробормотала она, но, конечно, эта успокоительная мысль относилась только к Джиму Кливу.

— Я-то не об этом заботился, — заметил Келлз, — но вы правы. Знаете, Джоун, вы скоро станете притчей во языцех во всех старательских поселках, у каждого костра.

Это замечание еще раз показало, как дорожил и гордился Келлз своей славой, подтвердило и всяческие невероятные истории о бандитах и об их отчаянных спутницах, наводивших страх по всей границе. Раньше Джоун этим россказням просто не верила. Они были как бы неотъемлемой частью жизни этих глухих, неустроенных мест. Какой-нибудь забредший на огонек старатель расскажет ночью одну-две страшные истории, а утром уйдет, и больше никто никогда его не увидит. А разве может быть, думала Джоун, что-нибудь невероятнее той жизни, что ей, похоже, придется вести? В голове у нее стремительно проносились мысли: о Келлзе, его банде, диких тропах, лагерях и поселках, золоте, почтовых каретах, ограблениях, драках, убийствах, безумных налетах под покровом темноты; потом о Джиме Кливе и его гибели.

Вдруг Келлз, подойдя к ней сзади, крепко обхватил ее руками. Джоун оцепенела. Как это. она потеряла бдительность! И вот она в его объятьях и не может даже повернуться к нему лицом.

— Джоун, поцелуйте меня, — прошептал он глухим, проникновенным голосом.

— Нет! — что было сил крикнула Джоун.

Наступила тишина. Келлз все сжимал и сжимал объятья; Джоун чувствовала, как дышит его грудь.

— Тогда я вас заставлю, — процедил Келлз.

Голос был совсем другим, словно бы вовсе не его.

Келлз наклонил ее назад и, высвободив руку, взял под подбородок, стараясь приподнять ей голову.

Джоун отчаянно сопротивлялась. Она понимала, что обречена, но это только прибавляло ей сил и злости. И, пригнув голову, напрягая что есть мочи руки, не давая расслабиться телу, выворачиваясь, брыкаясь, она металась по комнате, натыкаясь на ящики, стол, налетала на стены, пока наконец они оба не упали на кровать и она не вырвалась. Она тут же вскочила — задыхающаяся, растрепанная — и отбежала подальше. Она боролась, как безумная; не на жизнь, а на смерть, и оказалась сильнее.

Келлз был еще нездоров. Он поднялся, прижимая к груди руку. Лицо у него, все еще искаженное страстью, осунулось, посерело и было мокро от пота.

В схватке Джоун, похоже, что-то ему повредила, возможно, снова открылась рана.

— Вы что, пырнули меня ножом? Откуда эта боль? — задыхаясь, спросил он. Руки у него дрожали.

— Нет, я ничего… я только… защищалась, — тоже задыхаясь, крикнула Джоун.

— Вы же, черт возьми, опять меня ранили! Мне и так от боли деться некуда, а теперь еще хуже!.. А я трус… собака… калека!.. Не справиться с девчонкой!

На Келлза было страшно смотреть — его терзали боль и стыд, и Джоун пожалела его, хотя и понимала, что боль и стыд вскоре уступят место ожесточению и злости оскорбленного мужчины. И она оказалась права. Все в нем вдруг переменилось. Горькая гордость вытеснила слабость и растерянность. Он схватил с кровати пояс Дэнди Дейла, вытащил из кобуры револьвер и, удостоверившись, что он заряжен, бросил к ногам Джоун.

— Вот! Берите и стреляйте, только получше, чем в тот раз! — приказал он.

Невольно подчиняясь властному голосу, Джоун подобрала револьвер.

— Что… что вы хотите сказать? — вся дрожа, еле пролепетала она.