Поединок. Выпуск 17

Может быть, сыграла свою роль и его личная неприязнь к американцам, рожденная злобой к папаше, испарившемуся в туманных северных далях.

Была и еще одна причина, толкавшая его на продолжение расследования. Толкавшая бессознательно, помимо его воли. Недавно Тони узнал, что смертельно болен. Конча, верная подружка, выведала у врача, что у него рак. С тех пор Найт жил с постоянным сознанием малости и быстротечности отпущенного ему времени. В таком состоянии он не был склонен прислушиваться к недвусмысленным указаниям начальства закрыть дело о гибели Вадима Осташева. Дело, довести которое до конца он считал своим долгом.

Центральный проспект — главная торговая улица этого торгового города торгового государства. Торгового уже в силу того хотя бы, что расположено оно на перешейке между двумя океанами, соединенными каналом.

Как всегда, на Центральном проспекте было людно. Вадим Осташев бежал сюда от одиночества. Невмоготу стало сидеть в отеле, а к Аманде тоже что-то не тянуло. Он медленно брел вдоль нескончаемой вереницы витрин, ломившихся от товаров. Импортных в основном. Покупателей в магазинах совсем немного, да и то в большинстве своем туристы-янки. Местные, за редким исключением, живут небогато. Сейчас он лучше понимал это, чем в первые дни по приезде. Ему вспомнилось, как ровно месяц назад он шел здесь просить убежища. То было четырнадцатого февраля, в день Святого Валентина — покровителя влюбленных. В магазинах народу толклось побольше, чем сегодня: люди, связанные сентиментальными узами, обменивались подарками. А он в тот день рвал все свои узы, все связи с прошлым. И снова, как тогда, его обдало ознобом, несмотря на жару.

Тяжелые и стремительные — подобно артиллерийским снарядам — проносились автобусы. Их стереофонические клаксоны распугивали прохожих мелодиями Рубена Бладеса и Оскара де Леона, популярных местных композиторов. Осташев не раз слышал эти мелодии в барах, в кабаре. Они оставляли его равнодушным. Чужая музыка, чужой мир. Он остановился, невидящим взглядом уставившись на витрину обувного магазина, кокетливо названного «Стук каблучков». Опять приступ ностальгии? Тоска по родине мучит постоянно, это верно. Но дело не только в этом. Дело еще и в том, понял Вадим, что он страдает эмигрантским комплексом неполноценности. Ведь он не такой, как все здесь. Он на многое в жизни смотрит иначе. Иначе думает, иначе чувствует. Его не волнуют местные политические события. Почти совсем не трогает здешнее национальное искусство. Он не живет интересами того общества, в котором оказался. Он сам по себе. Но такая искусственная изоляция всегда ущербна и болезненна.

Проспект вывел его на площадь Пятого мая — к парку «Тысяча дней». Ну, что ему, к примеру, до тысячи дней, в течение которых либералы и консерваторы подстреливали друг друга! А для местных это время — памятное, вон и парк даже так назвали.

Он прошел мимо. Еще один парк — «Святой Анны», здесь рабочие по традиции устраивают митинги, до чего ему, Вадиму Осташеву, тоже нет никакого дела. Впереди в голубой океанской глади равнодушно отражался белый силуэт Президентского дворца.

По второму кругу объезжал Тони Найт придорожные кафе и бары подле города Давида. Показывал не только фото Осташева, но и фотографию Берни Рота с Амандой Ронсеро, садившихся в «зодиак-форд». Опрос дал результат: нашлись люди, видевшие в тот день и Осташева и Рота — каждого по отдельности.

А в одном баре произошел вот какой разговор:

— Этот гнался за этим. — Бармен ткнул пальцем в изображение Берни Рота и затем Осташева.

— А поподробнее нельзя, приятель?

— Можно. — Бармен, тщедушный юноша с невыразительно-красивым лицом, с любопытством таращил на инспектора глаза-маслины. Любитель детективной литературы, не иначе. Рад, что оказался полезным сыщику, — Значит, так, — начал свой рассказ молодой человек, — Вот этот янки сидел за стойкой вместе с приятелем. Тут входит другой янки… они ведь все американцы, верно?

Найт отмолчался.

— Входит, значит, другой янки, увидел этого типа за стойкой, повернулся и тут же улепетнул. А тип этот сует мне деньги за выпитый кофе — и за ним. Я, конечно, заинтересовался, что бы это значило. Подскочил к двери, смотрю, а тот уже отъезжает на «фольксвагене». Мой клиент и его приятель плюхаются в «форд» и трогают следом. По шоссе обе машины помчались на предельной скорости. Прямо автогонки!

В надежде, что бармен вспомнит что-нибудь еще, Тони Найт заказал вторую чашку кофе, добавив:

— Да сделай покрепче, приятель. Кофе, к твоему сведению, должен быть крепким, как проклятие или богохульство.

— А еще, — расплылся в улыбке любитель детективной литературы, — еще он должен быть черным, как ночь, горячим, как любовь, и сладким, как поцелуй… Приятным, одним словом, как чтение детективного романа.

— То, что я только что выпил, этим требованиям не отвечает.

— Виноват, исправлюсь, — засмеялся юноша.

И он исправился — принесенный им кофе был выше всяких похвал. Но ничего интересного больше из него вытянуть не удалось. Берни Рот, по его словам, с ним ни о чем не разговаривал, вопросов никаких не задавал.