— Ваш сын подозревается в серьезном преступлении.
— В каком?
— В ограблении и убийстве.
— Этого не может быть. Виктор не мог сделать ничего плохого.
Сколько подобных слов мне уже приходилось выслушивать, если б она знала. Говорю:
— Будем рады, если это не так. Где сейчас ваш сын?
— Не знаю.
Вступает Русинов:
— Надежда Васильевна, запирательством и неправдой вы только повредите вашему сыну. Где он сейчас?
Хозяйка квартиры поправляет шаль, вижу, пальцы чуть дрожат:
— Я действительно не знаю, где он.
Я достаю постановление на обыск, киваю на понятых:
— Вынуждены обыскать квартиру, вот разрешение прокурора, ознакомьтесь.
— Пожалуйста, не возражаю.
Говорю как можно мягче:
— Где бы мы могли поговорить, Надежда Васильевна?
— Где угодно. — Кутается в шаль. — Пройдемте в комнату, пожалуйста, вот сюда.
Садимся за журнальный столик, Лагина хмурится, я молча раскладываю бумаги. Киваю в сторону подоконника — там стоят деревянные маски: лесовик с бородой, чертик с рожками, девушка со звездами вместо глаз.
— Красивая работа. Сын? Можете не отвечать, Надежда Васильевна, я спросила просто так.
— Да, это сделал сын.