Восемь минут тревоги

22
18
20
22
24
26
28
30

— А ведь тогда он в спину мне саданул, Джамал. Памятку оставил… — Невьянов круто развернулся к нарушителю границы. — Да только выжил ведь я, Джамал, я не мог умереть, пока тебя по земле носило. Не мог. Вот и встретились, понимаешь… Ну, ведите его ребята. А тебе, лейтенант, так скажу: я тогда был моложе, ну вот вроде тебя. И тоже, как ты, в начальниках заставы. Здесь и принял крещение. Выходит, теперь мы с тобой побратимы.

ЧЕРНЫЙ БРИЛЛИАНТ

Рассказ

— Ковалев! Лейтенант Ковалев! Василий! Да отзовись ты…

Он не сразу понял, кого окликали, и продолжал пристально наблюдать за летным полем. Там, в невесомом мареве, то укорачиваясь, то удлиняясь от знойных испарений, после рулежки набирал обороты «боинг». Едва заметные на расстоянии крапинки иллюминаторов, дрожа, поблескивали на солнце. Казалось, толстобрюхий самолет никогда не взлетит, так долго длился его разбег. Наконец у самой кромки взлетной полосы, за которой начинался лес в июньской лаковой зелени, «боинг» тяжко поднялся, подобрал шасси и косо потянул вверх, оставляя за собой грязно-бурый след и надрывный удаляющийся грохот.

Лейтенант Ковалев облегченно вздохнул, снял фуражку, изнутри вытер платком мокрый дерматиновый ободок тульи.

— Ковалев! Заснул, что ли? Зову, зову…

Не оглядываясь, Ковалев по голосу определил: Ищенко. Даже будто увидел из-за спины красное, распаренное лицо своего друга, его сердито надутые губы. Ковалев неотрывно смотрел, как стремительно пропадал, превращаясь в точку, большегрузный лайнер, словно на горизонте, скрытый облаками, находился невидимый гигантский вентилятор, сквозная труба, всасывающая в себя все, что на миг теряло твердую опору на земле.

Жаркое небо постепенно, как бы нехотя, растворяло в густой голубизне остатки отработанных газов, рассеивало их в атмосфере, пахнущей техническим керосином и аптечной ромашкой, гудроном расплавленного асфальта и приторной ванилью аэропортовских буфетов. Поднятая двигателями пыль уже улеглась, припорошив сединой рано высохшую аэродромную травку. Над полем на минуту широко распласталась тишина, в которой хватало места и беззаботному пению птиц, и дружному стрекоту кузнечиков.

— Вот и всё. — Ковалев обернулся к Ищенко, надвинул на лоб фуражку с изумрудно-зеленым верхом, слегка дотронулся ребром ладони до кокарды. — Ну, чего шумишь?

— С тобой зашумишь, — недовольно отозвался Ищенко. — Гоняйся по всему полю, ори! Что я тебе, маленький?

— Микола! — Ковалев придержал друга за локоть, щуря глаза, невинно спросил: — А как по-украински сказать: цветные карандаши?

— Чого?

— Да цветные карандаши. Такие, знаешь, в коробках. Которыми рисуют.

— От так и буде: кольрови оливцы. — Ворчливость в голосе Ищенко разом пропала. — А що?

— Да ни що! Хороший ты хлопец, Микола, только юмору тебе не хватает. А без юмора долго не проживешь.

— Ну и ладно, — покорно согласился Ищенко. — Мне долго не треба, главное, свое прожить справно!

Мимо них прокатил грузовик с ярко-оранжевыми бортами и длинным самолетным «водилом» на толстых шинах. Двое дюжих техников пробовали сдвинуть с места забуксовавший электрокар, незлобно поругивали водителя, съехавшего с асфальта на вязкий газон. Визжа и резко накреняясь на виражах, промчалась «Волга» руководителя полетов, из окна кто-то приветливо помахал рукой. У каждого здесь была своя забота, свое дело. Все эти люди, машины, механизмы составляли законченную, едва заметную постороннему глазу картину жизни аэропорта. И офицеры-пограничники были хотя и малой, но неотъемлемой ее частью.

— Толкнем? — Ковалев показал Ищенко на электрокар.

— Треба трошки подсобить…