— Почему «опять»? И почему «стряслось»? — чересчур спокойно отозвался Боев, одной рукой придерживая трубку, а другой разворачивая журнал записи донесений.
— Ты не пререкайся, Боев. Не ты ко мне разбираться едешь, а я к тебе. Улавливаешь разницу? Тебе там хорошо рассуждать, стряслось или не стряслось, а тут — теряй время, разбирайся с вами… Придержи на завтра технику, не посылай в разгон, пока не проверю. Личное распоряжение начальника отряда, понял? И сам будь на месте…
Телефон вновь зазуммерил, высветив кнопку абонента бледно-розовым цветом. Боев нажал на клавишу «разговор».
На этот раз звонила жена Чеботарева.
Заранее упреждая возможные вопросы, Чеботарев миролюбиво пообещал:
— Скоро приду, не волнуйся. Грей ужин — есть хочу как собака. Уже греешь? Вот и умница. Долго не задержусь. Ну, хоп! — попрощался похожим на выстрел среднеазиатским словечком, которое пристало к нему еще с курсантской практики.
Боев деловито писал и на Чеботарева уже не обращал ни малейшего внимания.
— Сапрыкин-то меня уж, наверно, заждался. Спокойной ночи, товарищ майор.
Боев молча кивнул: спокойной ночи.
В ленинской комнате никого, кроме Сапрыкина не оказалось: застава давно спала.
Сапрыкин стоял посреди прямоугольного помещения, одинокий, словно былинка в поле, потерянный, делая вид, что разглядывал стенд.
Замполит не стал подбирать каких-то особых соответствующих ситуации слов — о многом уже было переговорено в канцелярии. И утешать Сапрыкина, как-то оправдывать резкость начальника заставы тоже не стал: проще простого сфальшивить, впасть в бодренький тон. Спросил напрямую:
— Что с тобой творится, Володя? Я тебя не узнаю. Что-нибудь случилось?
— Ничего не случилось, — без особой охоты ответил солдат.
— А чего ты тогда перед Боевым отмалчивался? На самом деле ничего не мог рассказать? Или есть какая-нибудь причина? Секрет?
— Да какой там секрет! — фыркнул Сапрыкин.
— Но какая-то же должна быть причина! Или просто так, ни с того ни с сего?.. Может, объяснишь?
— Нет никакой причины.
— Ну тогда я действительно ничего не понимаю. И поражаюсь твоему упрямству, упорному молчанию. Чего ты в таком случае добивался — ты мне можешь сказать? Зачем тебе было вызывать огонь на себя? От факта ведь никуда не уйдешь: машина же разбита!
— Не машина, а прожектор.
ebooksa