Минус Финляндия

Финны не отвечали, в наступление не переходили. Только двадцать пятого июня, на третий день войны, которая уже полыхала от Балтийского до Черного морей, они начали ответные боевые действия.

Три дня Маннергейм сдерживал свою армию, надеясь, что советское руководство опомнится, поймет наконец, что со стороны Финляндии их никто не контратакует, и даст приказ о прекращении огня. Три дня советские войска вели огонь по не нападавшему на них противнику. После того как советская авиация нанесла бомбовый удар по финским городам, Маннергейм двинул свою армию на Ленинград и в Карелию.

Но и тут Головин не мог не заметить странность — финские войска не штурмовали Ленинград. Они вообще ничего не штурмовали, за несколько дней вышли на границы 1939 года и окопались на них для ведения долговременной обороны. Вот уже два года бои в Карелии и севернее Ленинграда носят местный характер без далеко идущих стратегических целей.

В самые критические моменты немецкого натиска на Ленинград в августе — сентябре 1941 года Маннергейм не пришел на помощь Гитлеру. Ни один финский солдат не перешел старой границы. Гитлер просил, грозил, требовал финского наступления на Ленинград с севера, но Маннергейму Северная Пальмира оказалась без надобности. В сентябре сорок первого командующий немецкой Лапландской армией генерал-полковник фон Фалькенхорст прибыл к финскому главнокомандующему Маннергейму с просьбой о предоставлении дополнительных финских войск, необходимых для наступательной операции, но получил отказ. Анализ действий финских войск за два года войны позволял специалистам предсказывать их низкую активность и в дальнейшем. Маннергейм наступать на Советский Союз не собирается и не будет.

И еще кое-что знал Головин о Маннергейме и о его способности завязывать полезные знакомства. Карл Густав Эмиль Маннергейм имел в друзьях Уинстона Спенсера Черчилля. И не в протокольных друзьях для встреч без галстуков, а в личных. Между ними шла довольно интенсивная переписка.

Один из агентов Головина служил дипкурьером английского Министерства иностранных дел, и ему удалось сделать несколько копий с писем Черчилля и Маннергейма. За несколько дней до официального объявления войны Великобританией Финляндии друг Уинстон предупреждал об этом друга Карла, давая возможность финским судам покинуть порты, подконтрольные английскому флоту, и отозвать специалистов с территорий, занятых английскими войсками, во избежание интернирования до конца войны. В этом же письме Черчилль обиняками давал понять, что, несмотря на то, что война будет объявлена, де-факто английская армия и флот широкомасштабных действий против Финляндии предпринимать не будут.

Сейчас, в сорок третьем году, Маннергейм имел против себя два советских фронта — Карельский и Ленинградский — каждый из которых являлся третьестепенным на общем советско-германском театре военных действий, имел объявленную, но вялотекущую войну с Великобританией и, наконец, имел в активе сомнительного союзника в лице Германии. Неизбежность военного поражения этого союзника стала ясна уже после Сталинграда, а Курское сражение только приблизило крах Третьего рейха.

Изучая все имеющиеся материалы по Финляндии и Маннергейму, Головин на пятый день работы над «Северным сиянием» вдруг неожиданно понял, что Маннергейм хочет мира с Советским Союзом! Филипп Ильич не мог объяснить логически, откуда у него появилось такое убеждение в отношении финского маршала, но интуиция подсказывала — Маннергейм хочет мира, потому что не может его не хотеть. Все последние годы этот человек только и делал, что подстраивался под внешнюю политику СССР, Германии и Великобритании. Он не слишком испортил отношения с Соединенным Королевством, что видно по отсутствию военных действий между финнами и англичанами. Он наверняка сохранил дружбу с Уинстоном Черчиллем, поэтому мир между Англией и Финляндией будет без проволочек заключен при первом же удобном случае. Финляндии нужна и выгодна не война, а торговля с богатыми Англией и Америкой. С другой стороны, Маннергейм всегда был более чем сдержан в своей поддержке Гитлера. Ничего, что можно было бы назвать крупномасштабной войсковой операцией, севернее Ленинграда и в Карелии за два года войны так и не произошло. Если Финляндия и дальше будет следовать в кильватере германской политики, то Третий рейх погребет ее под своими обломками. Маннергейм не может не видеть, как растет мощь Советской армии, не может не понимать того, что в один день до миллиона советских солдат и офицеров, вооруженных самым современным оружием и боевой техникой, вторгнутся на территорию Финляндии, опрокинут финские войска и, круша все на своем пути, дойдут до ее границы со Швецией. В этом случае дальнейшее существование Финляндии как самостоятельного и суверенного государства окажется под очень большим вопросом.

Поэтому сейчас, в сентябре сорок третьего года, маршал Маннергейм может думать и мечтать только о двух вещах. О выходе из войны и о надежных границах с Советским Союзом на будущее, послевоенное время. Любой эмиссар с советской стороны, который прибудет к Маннергейму с предложением сепаратного мира, будет принят и понят верно.

Вот только где взять такого человека, который мог бы выполнить такое деликатное поручение — примирение двух государств? Официальные каналы тут не годились, так как, во-первых, между СССР и Финляндией отсутствовали дипломатические отношения, а во-вторых, официальное лицо, известное и уважаемое в Финляндии, которое прибудет от советской стороны, непременно скомпрометирует самого Маннергейма в глазах немцев. Германия все еще очень сильна, в Финляндии дислоцируются несколько дивизий вермахта и СС. При неосторожной игре Маннергейм рискует слететь со своих постов и утратить всякую власть и влияние. Немцы просто спровоцируют военный переворот. Тут нужно найти такого человека, который был бы не засвечен на официальных мероприятиях и одновременно знал бы Финляндию и тамошний политический бомонд как Устав ВКП(б). Такой человек мог бы на мягких лапах войти в окружение Маннергейма и при случае передать ему советские мирные предложения с глазу на глаз. Скорее всего, маршал не станет выдавать такого эмиссара, а если посланник Страны Советов передаст ему грамотно написанное письмо от Молотова, то в дальнейшем он станет связующим звеном между финским лидером и советским руководством. Тогда Маннергейму уж совсем невыгодно будет выдавать нашего человека.

«Но кого именно можно послать к Маннергейму? — Головин перебирал в голове своих сотрудников, но не находил кандидатуры, которой мог бы доверить выполнение „Северного сияния“. — Неподготовленного человека не пошлешь, а готовить его — нет времени. Лучше всего с этим делом справился бы Штейн, с его тонкостью в работе. Но Штейн не специалист по Финляндии, да и находится он далеко от нее».

Головин провел рукой по голому черепу и, окончательно поняв, что иного выхода нет, начал крутить диск телефона.

— Рукомойников слушает.

— Приветствую тебя, Павел Сергеевич, — едва не сквозь зубы процедил Головин.

— А! Товарищ генерал-лейтенант? — умилился Рукомойников.

— Он самый.

— Чем обязаны вашему вниманию, товарищ генерал?

— Паша, ты меня лучше не зли. Должок за тобой, Паша.

— Вот как?! — совершенно искренне удивился собеседник. — Не припомню, чтобы я у тебя когда-нибудь одалживался, Филипп Ильич.

— Ты помнишь наш с тобой прошлогодний разговор?