Себастьян повернулся к венгру.
– Это возможно? – поинтересовался он.
– Да, конечно, – сказал тот. – Очень часто лучшие «бомбы» находятся именно на дне, однако, чтобы их разработать, требуется другой подход. Нужно доставить специальную технику и водолазов, чтобы копать грунт, который бы мыли наверху. Я никогда так не работал.
– Но вы умеете это делать?
– Я видел, как это делается, но это меня не интересует. Необходимо слишком много людей, а это влечет за собой проблемы… – Он помолчал и отрицательно покачал головой: – Это мне не по душе. Я старый искатель, из тех, кто любит свое ремесло и привык запасаться терпением. Если в Трупиале алмазов нет, я не стану отчаиваться. Есть и другие месторождения.
– Но в Трупиале есть алмазы, – сказала Айза. – Много!
– Да. Я понял! На дне реки. – Он выпустил облако дыма. – Я родился не для того, чтобы надеть свинцовые ботинки, спуститься на дно и составить компанию пираньям. Кроме того, если камни остаются внизу, значит, не хотят показываться на поверхности и лучше оставить их в покое.
– Уж не хотите ли вы, чтобы мы поверили, будто вы суеверны?
Венгр Золтан Каррас почти угрожающе ткнул в Себастьяна Пердомо кончиком трубки.
– Парень! – сказал он. – В моем возрасте я могу позволить себе роскошь быть таким, каким мне заблагорассудится. И если сейчас мне неохота мочить задницу, занимаясь поисками алмазов, я не собираюсь ее мочить. Ясно?
По воскресеньям Салустьяно Барранкас запрещал переходить через мост, и никто и ни под каким видом не мог попасть на прииск. Невозмутимому «налоговому инспектору» было прекрасно известно, что сумасшедшие старатели способны работать, не переставая, пока не рухнут без сил, и он всегда вспоминал беднягу, который умер от изнеможения с сурукой в руках, и течение мягко утащило тело вниз по реке.
Таким образом, воскресенье был днем охоты, хотя в окрестностях Трупиала осталось мало зверья, или днем отдыха и продажи камней. С этой целью отправлялись в сельву, чтобы достать алмазы из тайника, или просто-напросто извлекали из тростниковой трубочки, в которой их хранили. На ночь ее часто прятали, засунув в задний проход – единственное место, откуда ее никто не мог украсть, не опасаясь разбудить владельца.
Однако использование собственного тела в качестве сейфа таило в себе опасность заражения, а в некоторых случаях, когда было известно, что старателю повезло и он на самом деле «нагружен», воры, лишенные угрызений совести, шли напролом: убивали, засовывали руку и вынимали сокровище из еще трепещущих внутренностей.
Впрочем, к столь грубым приемам прибегали нечасто, поскольку так называемые потрошители знали, что в случае разоблачения Салустьяно Барранкас обычно делает злодею небольшой порез на животе, а затем сажает в реку, чтобы пираньи, привлеченные запахом крови, впились в рану и сожрали человека изнутри, обрекая его на долгую и мучительную агонию.
Правда, в Трупиале ничего подобного не случалось, потому что большинство здешних старателей уважали установленный порядок. К тому же сюда еще не успела нахлынуть толпа воров, мошенников, игроков и авантюристов, имевших привычку обрушиваться на месторождение, как только становилось ясно, что оно действительно прибыльное.
Салустьяно Барранкас со своим пистолетищем и репутацией человека справедливого в одиночку справлялся с задачей поддержания порядка – не требовалось ни вмешательства национальной гвардии, ни применения крайних мер. Поэтому воскресенье на прииске протекало спокойно: не было даже слышно споров, которые любому стороннему наблюдателю показались бы делом естественным, между каким-нибудь покупателем и продавцом алмазов, пытающимися прийти к соглашению.
В силу своего рода обычая, восходящего к незапамятным временам, старатель никогда не открывал рта во время переговоров, а молча помещал товар на чашу весов покупателя. Тот, изучив материал, предлагал свою цену. Старатель, даже не удостоив его ответом, ограничивался тем, что собирал алмазы, тщательно прятал и отправлялся выслушивать новые предложения. Обойдя всех оценщиков, он садился на берегу реки, обдумывал и принимал решение. Оно не всегда совпадало с самой высокой ценой, поскольку определялось личными симпатиями или надеждами, возлагаемыми на определенный камень, который, по мнению продавца, мог заслуживать особой огранки.
После заключения сделки запись о ней заносилась в «книжку», которую «налоговый инспектор» вручал каждому искателю и которая была чем-то вроде «официальной лицензии старателя». В ней уточнялось, шла ли речь об алмазах высокого качества для огранки, о борте[37], предназначенном быть стертым в пыль, или – чаще всего – об алмазах промышленного назначения.
Позже – и это нигде не записывалось – Круглолицый Салустьяно получал пять процентов от суммы продаж, осуществленных в течение дня. Искатели охотно платили, понимая, что официальное жалованье не покрывало даже его расходов по пребыванию на прииске.
В полдень, искупавшись в реке, устроив постирушку и развесив белье сушиться на берегу, большинство старателей, уже успев заработать горсть боливаров, направлялись в «ресторан» Аристофана, где по ценам в четыре раза выше, чем в парижском ресторане «Максим», им предлагали порцию обезьяны с фасолью, тушеную змею или пирожки с мясом тапира, не говоря уже о кофе, сигарах и коньяке, которые доставлялись «воздушной почтой» из Сьюдад-Боливара.