– Наверняка существует какой-то способ перебраться через реку.
– Когда напротив сидит человек с винтовкой? Ладно тебе, Бачако! Плюнь ты на это дело! Оно и раньше-то было не ахти, а сейчас и вовсе швах. Давай вернемся в Трупиал, накидаем карибам барбаско, хватит нам и тех камней, что на дне! А то тут стало больно тоскливо: сельва, реки, неприступная гора, дикари, да в придачу еще и чокнутый фриц. Я сматываюсь!
– Ты останешься! У нас был уговор.
Метис изобразил непристойный жест, поднеся руки к низу живота.
– Вот где у меня этот уговор! – воскликнул он. – Относительно немца уговора не было, а он еще и стреляет будь здоров. – Он махнул рукой в сторону моста. – Убей его – и я последую за тобой, а пока он будет торчать на том берегу, я с места не сдвинусь!
– Думаю, Вонючка прав, – примирительно сказал Сесарео Пастрана. – Брось ты это дело, Бачако! В сельве полно алмазов!
– Но не таких, как здесь! – отрезал тот. – Таких камней, как у МакКрэйкена, нигде больше не встречалось. Мой отец их видел и…
– Хватит! – не выдержал колумбиец. – Ты мне уже сто раз рассказывал эту историю, а еще то, как твой старик помер один на вершине Ауянтепуя! – Он ткнул его пальцем в верхний – пухлый – карман рубашки: – Хватит перечитывать его записки, пора уже признать, что никакой «Матери алмазов» не существует. А если и существует, то лишь для того, чтобы доводить людей до погибели. Возьми хоть твоего отца, его напарника-американца, Эла Вильямса, Дика Карри и многих других, которые ее искали, да так и сгинули. Довольно! Это проклятые камни. Когда они так себя ведут, лучше их не трогать.
– Раз шотландец смог их добыть, я тоже смогу.
Сесарео Пастрана пожал плечами, показывая всем видом, что у него нет больше сил вести этот разговор:
– Дело твое, Бачако. Я старался, как мог, однако наступает момент, когда приходится думать о себе самом. – Он протянул мулату руку: – Удачи! Мне хотелось бы, чтобы ты оказался прав, только я сомневаюсь. Оставляю тебе свою винтовку и харчи. Они тебе понадобятся больше, чем мне.
Чернореченцы один за другим пожали руку своему шефу, который прощался с ними с отсутствующим видом, шепча что-то себе под нос, словно не осознавал, что его покидают, когда вон там – уже рукой подать – их ожидало просто сказочное сокровище.
Сознание одиночества пришло к нему гораздо позже, когда голоса его товарищей давно смолкли в чаще леса. Сидя на толстом корне сейбы, к которой был привешен мост, он вдруг понял, что вокруг нет никого, кроме обезьян, попугаев и комичного ленивца, удивленно взиравшего на него с королевской пальмы.
– А что же ваши друзья, сеньор Ван-Ян? Испугались?
Полковник Свен Гетц стоял на противоположном берегу и смотрел на него, опираясь на его же винтовку. Полуголый, оборванный, обросший и босой – прямо карикатура на некогда горделивого гитлеровского офицера, – но при этом совсем непохожий на добровольного заключенного, каким был накануне. Он словно вернул себе утраченную гордость и казался спокойным и удовлетворенным.
– Да, – сказал Ханс Ван-Ян. – Испугались. Но я не боюсь и намерен переправиться на тот берег.
– Не советую пытаться перейти по мосту: вы отличная мишень, когда цепляетесь за лиану, как истеричная мартышка.
Чернореченец вгляделся в него, словно пытаясь определить, что за человек скрывается под лохмотьями, и с интересом спросил:
– Чего вы добиваетесь? Зачем подвергаете себя риску, ведь я могу вас убить?
– Это вы, друг мой, подвергли себя риску. Вы упустили из виду, что я так и остался немецким офицером. Ночью я мог перерезать вам горло, и не сделал этого, потому что мне показалось, что худшим наказанием для вас будет, если я не дам вам завладеть алмазами… – Он махнул рукой себе за спину: – Пока вы сидите там, те, кого вы преследовали, уйдут дальше.