Храм

Скальник осекся, но потом сказал устало.

— Я по приказу Ореха тут вторую неделю дежурю. Устал, сил моих нет, чувствую, как все они на меня смотрят. И каждый говорит своим взглядом – что это, Скальник, ты не веришь в нашего бога? Меня тошнит уже, в лес хочу убежать.

— Скоро уже.

Свист искренне пожалел обычно сурового, и даже жестокого, Скальника. Хотел сказать что‑нибудь подбадривающее, но не нашел слов.

— Пойду я, — Скальник невесело усмехнулся, — А то эти скоро поедят, снова помолятся, и пойдут шастать по Дому, ища кому бы песенки свои петь про Свет.

— Ты даже не поужинаешь? – спросил Свист, вспомнив, что собеседник так и не садился за стол.

— Да ну их! Утащу что‑нибудь с кухни, и у себя перекушу. Бывай, десятник, и будь осторожнее.

Свист проводил понурую фигуру взглядом, и отправился к себе коротать ночь. Есть со всеми вместе ему тоже расхотелось.

На обратной дороге, идя к себе в комнату, на глаза ему попался пленный дикарь, усердно оттирающий ступени от грязи – жирной земли леса, принесенной сюда сапогами охотника. Раб был обнажен по пояс, одеждой ему служила лишь длинная набедренная повязка, да грязный клобук на голове, сработанный из дырявой мешковины.

Свист осторожно переступил мокрые ступени, стараясь не коснуться отрешенно трудящегося змеекпоклонника.

«Слабость наказуема», — вспомнил он слова Ореха, когда увидал багровые рубцы на тощей спине пленного. За дело били, или так, лишний раз напомнить, кто в Доме хозяин?

Засыпая в своей постели Свист все пытался понять: жалко ему рабов–дикарей, или скорее нет.

Проснулся он от того, что кто‑то настойчиво тряс его за плечо.

— Просыпайся! – хихикнул радостный Пластун.

— Привет.

Свист сел на кровати, и от души хлопнул по подставленной ладони – он был искренне рад видеть старого учителя.

— Одевайся, на дворе, поди, день–деньской.

Пластун застелил сундук белым полотном, и принялся выставлять на импровизированный стол нехитрую закуску.

— Позавтракаем? – звенел кружками охотник.

— А то! Только сбегаю умоюсь.